Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам Страница 29

Ян Гамарник, первый заметитель нарокмвоенмора Клима Ворошилова, в своём выступлении на пленуме сказал:

«– Мы не можем терпеть, чтобы в рядах нашего Политбюро находились люди, которые мешают нашей борьбе, которые путаются между ног, которые объективно защищают классового врага».

Явно присоединяясь к этим словам (и вообще ко всем решениям партийного пленума), Маяковский опубликовал в ноябрьском номере журнала «Чудак» стихотворение «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка». Видимо,

Владимир Владимирович узнал, с какой иронией Юрий Анненков высказался о его стихотворении «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру»:

«…своего литейщика Маяковский недаром назвал Козыревым, то есть – козырь, удачник.

Рассматривая эту поэму с точки зрения литературной формы, мы видим, что Маяковский просто стёр самого себя».

И Маяковский дал герою своей новой поэмы не козырную фамилию. И не побоялся упомянуть трудности, которые возникают на пути строителей нового советского города:

«Свела / промозглость / корчею —неважный / мокр / уют,сидят / впотьмах /рабочие,подмокший / хлеб / жуют.Но шёпот / громче голода —он кроет / капель / спад:“Через четыре / годаздесь / будет / город-сад!..”Я знаю – / город / будет,я знаю – / саду / цвесть,когда / такие людив стране / в советской / есть!»

Но были в тот момент в советской стране люди, которых большевики-сталинцы воспевать не собирались. Одним из них был Николай Поликарпов (авиаконструктор, создавший самолёт для первоначального обучения пилотов У-2). Следствие по его делу шло около месяца. Гепеушникам давно было ясно, что их подследственный «изобретатель» явный «контрреволюционер-вредитель». Поэтому ему без всякого суда объявили приговор: высшая мера наказания. И Поликарпов стал ждать дня, когда его поведут на расстрел.

Были в стране Советов и другие люди, неугодные большевикам. О них говорил «Проект закона о перебежчиках с поправками т. Сталина», утверждённый на одном из ноябрьских заседаний политбюро. Нежелание возвращаться из-за границы в СССР теперь предлагалось рассматривать «как перебежки в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и квалифицироватъ как измену». А 21 ноября 1929 года ЦИК СССР принял постановление, которое гласило:

«Лица, отказавшиеся вернуться в Союз ССР, объявляются вне закона. Объявление вне закона влечёт за собой:

а) конфискацию всего имущества осуждённого,

б) расстрел осуждённого через 24 часа после удостоверения его личности.

Настоящий закон имеет обратную силу».

Последняя фраза оповещала о том, что расстрелу подлежали все невозвращенцы (даже те, кто остался за рубежом несколько лет назад).

Владимир Маяковский на эти постановления советской власти не откликнулся. Он написал стихотворение «Старое и новое», впоследствии переименованное в «Отречёмся». В нём говорилось:

«Мораль / стиха / понятна сама,гвоздями / в мозг / вбита:– Товарищи, / переезжая / в новые дета,отречёмся / от старого быта!»

Под «старым бытом», от которого предлагал «отречься» поэт, подразумевалось отсутствие ванной, лифта и прочих удобств, что воспевались в стихотворении о вселении «литейщика Ивана Козырева» в новую квартиру. Под стихотворением рукою Маяковского проставлена дата его создания: «22–23 ноября 1929 г.»

Тем временем в ГосТИМе продолжали ждать разрешения Главреперткома на постановку «Бани». Но главреперткомовцы вынесение вердикта всё откладывали, продолжая устраивать общественные обсуждения пьесы. И Маяковскому приходилось вновь и вновь разъяснять, для чего он создавал свою «Баню». 30 ноября в журнале «Огонёк» он написал:

««Баня» – моет (просто стирает) бюрократов».

В двенадцатом номере журнала «Даёшь» говорилось, что «Баня» направлена…

«…против бюрократизма, против узости, против покоя.

"Баня "чистит и моет.

"Баня "защищает горизонты изобретательства, энтузиазм».

Но общественные обсуждения пьесы продолжались. На них «организаторы травли» продолжали жалить драматурга. Об этом – Валентин Катаев (в «Траве забвения»):

«Маяковский брал меня с собой почти на все чтитки. По дороге обыкновенно советовался:

– А может быть, читать Оптимистенко без украинского акцента? Как вы думаете?

– Не поможет.

– Всё-таки попробую. Чтобы не быть великодержавным шовинистом.

И он пробовал.

Помню, как было ему трудно читать текст своего Оптимистенко «без украинского акцента». Маяковский всю свою энергию тратил на то, чтобы Оптимистенко получился без национальности, «никакой», бесцветный персонаж с бесцветным языком. В таком виде «Баня» теряла, конечно, половину своей силы, оригинальности, яркости, юмора. Но что было делать? Маяковский, как мог, всеми способами спасал своё детище. К великодержавному шовинизму на этот раз, правда, не придрались, но зато обвинили в «барски-пренебрежительном отношении к рабочему классу».

– Что это за Велосипедкин? Что это за Фоскин, Двойкин, Тройкин? Издевательство над рабочей молодёжью, над комсомолом. Да и образ Победоносикова подозрителен. На кого намекает автор?.. Характеры, собранные Маяковским, далеко не отвечают требованиям единственно правильной марксистской теории живого человека. Так что учтите это, товарищ Маяковский, пока ещё не поздно, пока вы ещё не скатились в мелкобуржуазное болото.

– Запрещаете?

– Нет, не запрещаем.

– Значит, разрешаете?

– Не разрешаем.

– А что же?

– А то, что сделайте для себя надлежащие выводы, если не хотите из левого попутчика превратиться в попутчика правого, а то ещё похуже…»

Ленинградская премьера

Во второй половине ноября 1928 года Маяковский составил список своих выступлений и работ – тех, что уже завершились, и тех, что ещё ему предстояли. Завершался этот перечень фразой:

«Маяковский работает поэму „Плохо“».

Александр Михайлов по этому поводу написал, что у Маяковского…

«…одним из итогов жизненного и журналистского опыта стало желание написать поэму „Плохо“. Маяковский шёл к этой поэме через сатиру двадцатых годов, пристреливаясь к более крупным целям…»