Пролетая над самим собой - Евгений Модестович Табачников Страница 28

познакомиться с ним, найдя общий язык – привозя живительную влагу, а попросту коньяк, хорошего качества, получаемую по врачебной линии от пациентов, и грамотно занося в рабочую обитель. Так понемногу сдвинулась с мертвой точки наша проблема. А вскоре и наладилась пока еще хрупкая, как переправа по тонкому льду Ладожского озера, дорога в будущее.

К сожалению, нужно отметить и недостатки общения, а именно то, что занос коньяка пришлось сделать доброй и незыблемой традицией. И вскоре, о чудо, начали приходить нужные решения об «исправлении недостатков, мешающих драматургу И. Штоку работать над пьесой к годовщине чего-то там» да еще с указанием сроков выполнения означенных указов. Сакраментальный вопрос интеллигенции «Быть или не быть» однозначно указывал на «Быть!».

На первом начался переполох, с нами перестали разговаривать, как показала жизнь – временно. Быстро поняв, что с подписями секретарей СП лучше не связываться, соседи сдались. Поддон и душ, а также телефон у нас стали знаками, сравнимыми разве только с литературными наградами высокой пробы.

Дом творчество Переделкино обладало некой притягательной силой. Здесь в тени деревьев, на веранде и в столовой объединялись или конфликтовали писатели, творившие в самом доме, временно находившиеся в Переделкине «по творческой нужде», и старожилы, постоянно живущие в литфондовских дачах… Проходили семинары, творческие встречи и просто дни рождения.

Запись в альбомной тетради, сделанная рукой Исидора Штока:

Наши соседи

Соседями в даче № 6 слева от нас была семья очаровательного Ираклия Луарсабовича Андроникова и его супруги, милейшей Вивианы Абелевны и их домочадцев. Благородный, интеллигентный И. Л. был многолетним и близким другом Исидора. Их роднило многое, но особенно отношение к слову и, конечно, музыке. Сидя на кухне и не обращая ни на кого внимания, они делились своими планами и рассказами. Обсуждали современную литературную жизнь, и не только. Их возмущала лакировка действительности, постоянная фальшь, мнимое благополучие, расцветавшие в литературе и театре. Доверяя друг другу, наслаждаясь возможностью общения, они могли, не преувеличиваю, часами распевать арии из «Севильского цирюльника» и других опер.

Ираклий Андроников. Фото с посвящением Исидору Штоку

Трудно оценить вклад И. Л. Андроникова в советское литературоведение. Меня всегда пленял главным образом дар Андроникова-артиста. Устные рассказы И. Л. пользовались огромной популярностью, собирая концертные залы. Талант его необычаен и являл себя с особенным блеском, когда выступал Андроников не в большом зале, перед сотнями, а в комнате, перед двумя-тремя, от силы десятью зрителями. Я хорошо помню эти выступления. Нам, избранным, доставались волшебные минуты присутствия при рождении шедевров.

Поздним летним вечером Вивиана Абелевна попросила меня «поставить иголки» – у Ираклия Луарсабовича радикулит. В результате передо мной лежит двухтомник автора с дорогой для меня надписью: «Пришел, увидел, исцелил. И. А. в блаженстве пребывает…»

С младшей дочерью, Катей, по-домашнему Экой, Ирина дружила с малолетства. Как воспитанные девочки, они называли родителей друг друга по имени-отчеству. И. Л. и И. В. смешно пародировали их. Эти шаржи сопровождали их и давали пищу для все новых и новых шуток. «Ходит Ира с Экою, бродит Эка с Икою. Подержи мой ридикюль, а я пойду посикаю».

Другими обитателями дачи № 6 была семья сатирика Леонида Ленча и его верной спутницы Лили, с которыми мы также поддерживали дружеские отношения, где мне отводилась роль семейного доктора.

Сидя на просторной веранде, за вечерним чаем, приятно было слушать артистичного Л. Ленча, с блеском читавшего вслух главы своей новой повести «Черные погоны», воспоминания об отце, военном враче с трудной судьбой. Автор считал себя сатириком и юмористом, но самым удачным его произведением, на мой взгляд, стала эта автобиографическая повесть – рассказ пятнадцатилетнего гимназиста, переживающего муки первой любви на фоне событий Гражданской войны 1918–1920 годов на юге России.

Когда на прилавках книжных магазинов появилась повесть Валентина Катаева «Святой колодец», в один момент ставшая бестселлером, она горячо обсуждалась в кругах читающей интеллигенции. Валентин Петрович, как всегда в кепке в клетку, встречался с Исидором, и они отправлялись на традиционный променад по «большому кругу». Иногда удавалось и мне сопровождать их, наслаждаясь уровнем бесед и всегдашними шутками.

Однако после прочтения «Святого колодца» Исидор расстроился, но нашел в себе мужество искренне объяснить своему старинному другу Вале Катаеву негативное отношение к литературному шаржу: тому, как зло высмеяны Ленчик Ленч и Лиличка в повести, выведенные под именем супругов Козловичей. Исидор счел этот поступок недружеским и неделикатным.

Катаев описал, с присущим ему мастерством, наружность Ленча с его «клавишами зубов, пробором ото лба до затылка» и «интенсивно-розовым» лицом.

А издевательский и узнаваемый портрет Лилички оказался просто злым: «…Что касается мадам, то она была в узких и коротких штанах эластик, которые необыкновенно шли к ее стройно-склеротическим ногам с шишками на коленях…»

При этом сам «Ленчик» все равно продолжал хорошо относиться к «Катаичу», преклоняясь перед его талантом и награждая его творчество только превосходными эпитетами. Нашу семью подобная терпимость немного смущала, но ничего не попишешь: факты – упрямая вещь.

«Жена, полумертвая от жары, сидела сзади, заваленная покупками, я помещался рядом с шофером, а дети – Шакал и Гиена – помещались позади, положив лапы и подбородки на спинку моего сиденья, покрытого выгоревшим чехлом. Им тогда было – девочке одиннадцать, а мальчику девять, и я их в шутку называл Шакал и Гиена». Так описывал Валентин Петрович своих детей в повести «Святой колодец».

И. В. считал Валю – а для меня его мнение о литературе было непререкаемым – живым классиком, способным в своих произведениях «Святой колодец», «Трава забвения» (1967), «Кладбище в Скулянах» (1975) и «Алмазный мой венец» (1977) сконструировать огромный художественный космос. Я записал в дневнике со слов Исидора приблизительно следующее. «…все Валины книги содержат мысль о борьбе человека с небытием, о том, как личность преодолевает забвение и утверждает бессмертие. Они (книги) о жизни и смерти, в них лирический герой, наделенный богатством фантазии, существует как бы в своем космосе, между полюсами, где бездуховное всегда мертво, а духовное не знает смерти».

С другой стороны от нашего дома соседкой была Тамара Владимировна Иванова, урожденная Каширина, гражданская жена писателя Исаака Бабеля, актриса и переводчица, яркая во всех отношениях женщина. Она, всегда доброжелательная и приветливая, ежедневно поражала нас своей ухоженностью и стильными нарядами розового или синего цвета. Там же жил ее сын Вячеслав Всеволодович, по-домашнему Кома, Вячеслав Ива́нов, блестящий лингвист, и его сводный брат Миша. Они занимали три четверти дома,