Стефан Цвейг - Федор Константинов Страница 28

«Café des grands hommes», кафе великих людей, и только в 1855 году поменяло название. Писатель прекрасно знал, что именно в этом месте еще каких-то двадцать лет назад собирались бойкие студенты, мечтающие стать репортерами и журналистами. Допоздна заседали и в спорах за бокалом портвейна рождали истину свободолюбивые поэты-символисты; спившиеся богемные литераторы, столпом и символом которых являлся «невысокий, с лохматой бородой, с обвисшими усами, скуластый, с монгольской прорезью глаз»{125} первый лирик эпохи, prince des poètes[6] Поль Мари Верлен.

Рядом с ним в часы печали и радости находились верные последователи, такие как французский поэт греческого происхождения Жан Мореас, автор прославленного «Манифеста символизма», собственно и придумавший термин «символизм». В «Vachette» Мореас имел привычку разворачивать официантов с заказанным блюдом обратно на кухню, жалуясь, что тарелка с принесенной отбивной грязная или что шампанское имеет неприятный запах. Директора заведения подобные выходки нисколько не пугали, он шел на маленькую хитрость и учил официантов поворачивать блюдо грязной стороной от клиента, а при необходимости разбавлять дорогие шипучие напитки обычной водой.

В том же уютном заведении проводил свободное время воспевавший чувственные наслаждения мастер эротической литературы Пьер Луис. Бывал там и пионер модернизма, журналист Морис Баррес. Читал свои стихи столп символизма Стефан Малларме, отнесенный Верленом к числу «проклятых поэтов»{126}. Приходил критик Поль Бурже, в будущем волей случая ставший свидетелем убийства в одной из парижских редакций{127}. Отдыхал любитель гребного спорта, атлет, красавец Ги де Мопассан, делавший женщин, в которых влюблялся – возможно, среди них бывали и посетительницы «Vachette», – персонажами очередных новелл и рассказов. Тут часто можно было встретить представителя парнасской школы Катюля Мендеса, а рядом с ним, в кольцах сигарного дыма, добряка-книгочея, писателя и будущего первого президента Гонкуровской академии Жориса Карла Гюисманса.

Перед творчеством Верлена и всем, что в Париже было связано с памятью об этом гениальном, но, увы, слабовольном человеке, Цвейг испытывал особое благоговение. Он по-прежнему продолжал переводить его поэзию и прозу на немецкий язык. Присутствуя на аукционных торгах в отеле «Drouot», гонялся за рукописями; внимательно читал еженедельник «La Gazette de l’Hotel Drouot», посвященный французским аукционам. Очень радовался, когда слышал, что отредактированную им верленовскую антологию, изданную в позапрошлом году в «Schuster & Loeffler», невозможно нигде достать, что благодаря низкой цене и высокому качеству переводов книга давно исчезла с прилавков.

По предложению того же издательства он напишет о Верлене свое первое крупное биографическое эссе и в ноябре 1904 года (хотя год на титульной странице указан 1905-й) накануне своего дня рождения обнаружит текст в иллюстрированном поэтическом сборнике «Die Dichtung»{128}. Спустя 18 лет, в 1922 году, «Schuster & Loeffler» подготовит полное собрание сочинений «Бедного Лелиана» (так звали Верлена в кругах парижской богемы) и повторно обратится к писателю за вступительным словом. Взяв за основу раннюю монографию, Стефан дополнил ее биографическими фактами из жизни поэта. Именно этот очерк советский ученый в области радиотехники и профессиональный переводчик Лев Матвеевич Миримов переведет на русский язык под названием «Жизнь Поля Верлена».

Что касается кафе «Vachette», то в нем впечатлительный австрийский новеллист не раз находил душевный покой, прося официантов «показать мне место, где сидел Верлен, и мраморный стол, по которому он, опьянев, со злобой колотил тяжелой тростью, чтобы внушить окружающим почтение». Юному интеллигентному гостю охотно показывали главную достопримечательность заведения, рассказывали байки, связанные с поэтом и его прихлебателями, традиционно приносили заказанный обед и зелье в округлой рюмочке: «В его честь я, трезвенник, пропустил рюмочку абсента; зеленоватая бурда не понравилась мне, но я полагал, что молодость и преклонение перед французскими лириками обязывают меня поддерживать ритуал Латинского квартала». Продолжая оставаться за столом, он выборочно перечитывал любимые главы «Исповеди» своего героя, прислушиваясь к разговорам пожилых французов за соседними столиками. Читая, мысленно пытался перенестись в недалекое прошлое этого непостижимого до конца города, стараясь уловить в его дыхании «божественную игру красок, блаженную легкость, нетленное совершенство».

* * *

На весь длительный период пребывания во Франции – «не ради литературных реминисценций, а чтобы иметь возможность как следует заниматься своим делом» – Стефан Цвейг арендовал квартиру в «нижнем Монмартре» недалеко от площади Пигаль в доме 5 по улице Виктора Массе. На этой же нечетной стороне улицы (дом 25) одно время жили Винсент Ван Гог и его брат Тео. Рядом находились и студия художника Анри Тулуз-Лотрека, и квартира романиста Эмиля Золя, где всего двумя годами ранее, в сентябре 1902 года, главный защитник Альфреда Дрейфуса скончался от отравления угарным газом.

«История Франции глядела тут из каждого камня; а кроме того, на другой стороне улицы располагалась Национальная библиотека, где я проводил первую половину дня, а рядом картины Лувра, рядом бульвары с людским потоком; наконец-то я был там, куда стремился, там, где вот уже много столетий горячо и ровно билось сердце Франции, – я был в святая святых Парижа… Сколько бродил я по улицам в те времена, сколько нетерпения было в моих поисках! Мне ведь мало было Парижа 1904 года, я стремился душой к Парижу Генриха IV и Людовика XIV, к Парижу наполеоновскому и революционному, к Парижу Ретифа де Ла Бретонна и Бальзака, Золя и Шарля Луи Филиппа, мне нужны были все его улицы, образы и события»{129}.

Единственным, что первые месяцы счастливой французской жизни глубоко удручало и расстраивало его, было отсутствие рядом с ним Эмиля Верхарна. Пригородный двухэтажный домик в Сен-Клу пустовал, оставшиеся недели уходящего года старший друг и учитель вынужден был проводить в своем сельском доме у подножия Арденн, у постели умирающей тещи. Мать горячо и нежно им любимой супруги Марты Констанция Марше вскоре скончалась. Марта и ее младшая сестра Джульетта несколько недель пребывали в трауре, а Эмиль уже в начале следующего года отправился в Париж, заглушая душевную рану работой над поэтическим циклом «Вся Фландрия».

После приезда Верхарна Стефан стал навещать его в Сен-Клу чуть ли не два раза в неделю: «Мы курили и беседовали в его маленьком кабинете. Он читал мне свои стихи, дым сигары и трубки легким облачком вился у книжных полок. Все в этой комнате дышало уютом, и каждое слово как-то особенно тепло отзывалось в сердце. Время неслось, будто на крыльях… Сколько новых дружеских лиц встретил я там за маленьким столом – в доме редко не было гостей, но никогда их не собиралось и слишком много»{130}.

Так, в один из зимних вечеров 1905 года Верхарн познакомил его с «самым страстным интернационалистом», жизнь которого заключалась в том, чтобы личным примером «расширить духовные горизонты своего народа, сделать своих соотечественников мужественнее и добрее». Это был