Испытание Иерусалимом. Путешествие на Святую землю - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 26

кровоточил, умирал от голода и жажды, а еще тебе нужно было быть сильнее, чем все эти свободные и здоровые люди, окружавшие тебя. Ты не ропщешь, ты принимаешь это бремя – тяжелый шероховатый кусок дерева, кладешь себе на плечи. Где находишь ты силы? Что помогает тебе нести эту тяжелую перекладину? Гордость? Решимость? Сила отчаяния? Торопишь ли ты время, чтобы это страшное событие свершилось как можно быстрее? Или в том, что всем представляется поражением, ты обрел энергию победителя? Чтобы восторжествовать, ты должен умереть. «Если я спасу свою жизнь, я ее потеряю. Но если я ее потеряю, я ее обрету»[36]. Может, ты черпаешь силы в своем исступлении, в опьянении победителя, в предчувствии грядущей славы?.. И хотя ты походишь сейчас на тысячи других обреченных – сколько было их в период между Римской империей и империей персов, – ты осознаешь, что это противоречие – кажущееся. Ты несешь крест спасения, свой крест и наш.

Третья остановка: Иисус падает под тяжестью креста.

Продвигаясь вдоль стены часовни Армянской церкви, мы читаем молитвы. А что шептал ты? Ты был собой разочарован? Твои ноги споткнулись о камень, руки, влажные от пота и крови, заскользили по мостовой, грязной и жирной от мусора и экскрементов. Солдаты грубо поторапливают тебя: поднимайся. Они считают тебя слабым, немощным, жалким, и ты понимаешь, что они правы. Ты выпрямляешься, на плечах опять лежит патибулум. Ты разбираешься в дереве, ведь с этим материалом тебя научил работать отец и ты выстругал столько досок в мастерской. Но эта балка кажется плохо обработанной, плотник неаккуратно ее обстругал. А впрочем, какой мастер стал бы стараться, изготавливая орудие для пыток и казни? Он предпочитает делать колыбели. Но, погружаясь в воспоминания, не обращая внимания на жгучие раны, ты все равно дойдешь до конца. Упасть – это постыдно, встать – прекрасно. У тебя получится.

Еще несколько шагов, и ты радуешься. Ты не дрогнул. Показать свое мужество можно, лишь преодолевая препятствия. Ты знаешь, что выдержишь до самого Лобного места.

Четвертая остановка: Иисус встречает мать.

Этого ты не ожидал. Здесь ходит столько людей. Почему именно в этот момент ты поворачиваешь голову и видишь ее? Так было нужно? Та, кого ты любишь с самого первого дня жизни, неподвижно стоит на перекрестке с широко распахнутыми глазами. На одно мгновение ваши взгляды пересекаются. Что? Неужели она дала тебе жизнь, чтобы вот это все произошло? Может ли выдержать мать, когда страдает плоть от плоти ее, когда плети со свинцовыми вставками рвут кожу сына, когда он истекает кровью и потом, когда его мучают и терзают? Неужели ради этого она старалась тридцать лет? Она учила его ходить, чтобы сейчас он спотыкался под тяжестью деревянной перекладины, к которой его пригвоздят? Она учила его вести себя достойно, доверять людям, чтобы он сносил унижения, насмешки, плевки и позорные муки? Ради этого она не спала ночами, когда он содрогался от озноба или жара, кутала зимой в шерстяную накидку, обрабатывала порезы, если в мастерской отца он ранил себя острым инструментом? Научила расчесываться и подстригала волосы только ради того, чтобы ему на голову надели терновый венец? Ради этого она сносила осуждения и порицания тех, кто насмехался над ней, над ее возвышенной любовью? Чтобы все оказалось разрушено, осмеяно, уничтожено? Чтобы ее первенец, ее любимый сын, ее выросший мальчик превратился в это жалкое существо? Она в ярости. Конечно, как и все матери, она знает, что когда-нибудь ее ребенок покинет этот мир, – таков порядок вещей, – но ей хотелось бы, чтобы это произошло не скоро, еще очень не скоро, чтобы он ушел гораздо позднее ее, чтобы стал почтенным старцем и мирно почил у себя дома в кругу близких. Эта ее мечта разбита вдребезги. Через несколько мгновений сын умрет у нее на глазах. Никогда не была она столь слаба, столь беспомощна и истерзана. Если бы можно было умереть от горя, она бы отдала душу прямо здесь. Но увы, горе не убивает, оно обволакивает существование черным дымом. Мария претерпевает страшные муки.

А ты, Иисус, какое чувство перехватывает тебе горло? «Вот так я вознаграждаю свою мать? Из-за меня она ощущает ужас, сильнее которого нет на свете, я заставляю ее выносить чудовищную боль. Она мать, а не возлюбленная, я уничтожаю ее творение, ее устремления, ее силу, гордость, радость. Меня удручает плач людей, тем паче я не могу выносить слезы моей матери. Господь мой, почему ты вынуждаешь меня к этому?»

Иисус сжимает зубы и отворачивается, иначе он не вынесет бремени стыда. Он, всегда превозносивший любовь, должен подавить в себе самую прекрасную любовь на свете – любовь к матери. Он отстраняется от нее, изгоняет из своих мыслей, продолжает путь в одиночестве. Следующие несколько метров ему даже удается идти чуть быстрее: покинуть Марию как можно скорее, притвориться, будто не видел ее. Однако в глубине души, в самой потаенной глубине, скованный своей великой миссией, как пленник оковами, живет маленький ребенок, который зовет, и плачет, и хочет утешить свою мать.

Кожа обожжена солнцем. Ты идешь спотыкаясь. С тела струится влага. Глаза иссушены зноем, хотя лицо омывают капли кровавого пота. А сердце бьется слишком сильно, слишком быстро, словно барабан отбивает похоронную дробь, все сильнее, все быстрее. Ты растягиваешься на мостовой.

Ты знаешь, что на этот раз не поднимешься. Ни чтобы убежать от матери, ни чтобы догнать отца. Больше нет сил. В том, что с тобой происходит, ты уже не участвуешь. Орут солдаты. Тряся головой, смеются торговцы. Некоторые зеваки, встав на колени, с насмешкой приветствуют «Царя Иудейского» – такой титул написан на табличке, висящей у тебя на шее. Другие прохожие равнодушно проходят мимо. На помощь не приходит никто.

Пятая остановка: Симон, крестьянин из Кирены, помогает Иисусу.

Мы стоим у стены и молимся. По улице идет женщина в хиджабе. Хотя места рядом с нами достаточно, она демонстративно останавливается прямо перед нами, всем своим видом давая понять: она не собирается сворачивать со своего привычного пути, каким ходит каждый день. Вместо того чтобы сделать шаг чуть в сторону, она, опустив голову, уверенная в своей правоте, упорно ждет, что двадцать пять человек, погруженные в молитву, отодвинутся и уйдут с ее пути. Один из нас уступает, затем второй, наконец, все: она продолжает путь, не поблагодарив нас, не удостоив взглядом, просто избавившись от досадной помехи. Меня захлестывает гнев. Равнодушие к другим представляется мне острой формой насилия.

А