Пророк. История Александра Пушкина - Ольга Тиханова Страница 25

Увы, обходиться без долгов никак не получалось, а в последнее время они увеличивались необыкновенно быстро.

Будучи представителем обедневшего дворянского рода, Пушкин не мог похвастаться большим состоянием. Отец никогда не давал денег. Наташа тоже оказалась бесприданницей. Но литература приносила ему хороший доход, и чем дальше, тем выше. За «Евгения Онегина» автор получил просто баснословную сумму в сорок пять тысяч! Когда был холостяком, он не чувствовал острой нехватки денег.

Да и после свадьбы первое время тоже: и в деревне, и в Москве им хватало пусть не на роскошную, но вполне достойную жизнь.

Петербург же все переменил, да и в принципе расходов прибавилось – на жену, на детей. Очень скоро никакие гонорары и служебные выплаты не могли покрыть их потребностей. К тому же, что греха таить, Пушкин был не из тех, кто ущемляет себя, любил пожить на широкую ногу.

Выезды, приемы, балы стоили дорого. Ведь на выход никак нельзя надеть обычный сюртук, нужен мундир, а жене – особенное выходное платье, и чтобы парикмахер уложил волосы. Помимо нарядов нужно тратиться на экипаж, на содержание квартиры. Не мудрено, что за четыре года брака у Пушкина образовалось долгов на шестьдесят тысяч.

К тому же страсть к картам часто давала о себе знать. В Москве Пушкин был даже на особом счету в полиции – входил в тридцатку самых заядлых игроков. И проигрывал много, до самой зари не мог оторвать глаз от зеленого карточного стола.

Теперь приходилось пожинать плоды своего расточительства и азарта. Лавировать между кредиторами как между волнами, будто и без того у него мало переживаний и персон в окружении, способных их доставить. Вот хотя бы Смирдин, к которому Пушкин и поехал в то утро, после разговора с женой. Отказался – негодяй! – взять его новое произведение, мол название какое-то непонятное «Капитанская дочка». Когда это название играло решающую роль, интересно? Крутится юлой, нет бы, правду сказать. Ведь на самом видном месте у него стояла афиша с именем Фаддея Булгарина. Этого подлеца! Можно подумать, его «Эстерка» – название удачное!

Когда-то они с Пушкиным вместе печатались в одном журнале и даже питали друг к другу симпатию, но потом пути разошлись, равно как и взгляды. В первую очередь на литературу. Булгарин считал, что писатель непременно должен поучать и просвещать публику, а Пушкину эта идея претила. Поэт – не учитель! Не в том его призвание. Так ладно бы на том спор и остановился, но нет. Булгарин не унимался, слава недруга не давала ему покоя, и он разразился мерзкой статейкой, где осмелился критиковать творчество Пушкина, и даже написал на него несколько доносов. Тот, конечно, в долгу не остался, и посвятил ему пару едких эпиграмм.

Я знал, что пошлый он писатель,

Что усыпляет он с двух строк,

Что он доносчик и предатель

(…)

Что совесть в нем – истертый знак,

Что он душой и рожей гадок;

Но я не знал, что он дурак.

Теперь же книги этого человека продаются у Смирдина, а «Капитанская дочка» им не угодила. Хотя на прощание хозяин лавки намекнул, что не хочет публика читать исторические произведения, да еще и от камер-юнкера, лучше что-то попроще, с оригинальным сюжетцем. Словно Пушкин не поэт, а обслуга.

Мало того, что в тот день посещение лавки Смирдина настроения не улучшило, так на выходе его снова атаковали кредиторы. К счастью, в этот раз тоже удалось улизнуть.

Домой он вернулся внутренне расшатанный. Бродило внутри, как терпкий приторный виноград все вместе: и возмущение, и неуверенность, и досада, и страх. Зашел в кабинет, сел за стол и решил ближайшее время никуда не выходить. Укрыться здесь, успокоиться, вернуть душевный мир в мире домашнем.

Ведь мог же он когда-то быть абсолютно счастливым в своем доме и не терзаться.

Взял лист бумаги, хорошо бы что-то написать. За окном темно, а дома такая тишина, что слышен скрип пера. Дети наверняка уже спят, потому-то все так беззвучно.

А Наташа?

В этой петербургской квартире все иначе, даже тишина: в тишине такой нет покоя, она вся – нерв. Дом-пристанище остался в деревне, а эта квартира пуста, ее комнаты хоть и заполнены вещами и голосами, это всего лишь место жительства, не дом. Он не чувствует себя спокойно здесь. Да и возможно ли это, если Наташи нет? Она снова на балу. Да-да, конечно, она звала его, очень просила, как всегда, впрочем… Он не отрицает. Да, надо бы ему просто писать, пока никто не отвлекает, пока тишина. Но как?

Нет ничего страшнее этой тишины! Мучает она, не дает сосредоточиться.

Наташа ведь звала, а он обещал постараться. Надо, значит, поехать к ней. Писать, когда она там, он все равно не сможет!

Простишь ли мне ревнивые мечты,

Моей любви безумное волненье?

Ты мне верна: зачем же любишь ты

Всегда пугать мое воображенье?

Окружена поклонников толпой,

Зачем для всех казаться хочешь милой,

И всех дарит надеждою пустой

Твой чудный взор, то нежный, то унылый?

(…)

Мной овладев, мне разум омрачив,

Уверена в любви моей несчастной,

Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,

Беседы чужд, один и молчалив,

Терзаюсь я досадой одинокой;

Жорж Дантес (1812–1895) приехал в Россию в 1833 году из Франции. По протекции нидерландского посланника барона Геккерна был зачислен офицером в гвардию и быстро стал известен в светских кругах.

В 1834 году познакомился с Пушкиным, а вскоре и с его женой – Натальей Николаевной, с которой они были ровесниками. Красота Натальи Николаевны привлекала внимание и на балах, и на придворных церемониях, куда приходила чета Пушкиных. О ней говорили и писали, восхищались и завидовали.

Дантес начал ухаживать за женой поэта и его внимание становилось все более и более настойчивым. В начале 1836 года он написал своему покровителю Геккерну о страстной любви к Натали Пушкиной.

Ухаживания Дантеса становились навязчивыми, а Наталья Николаевна, занятая то детьми, то домашними хлопотами, совершенно терялась от такого неподобающего отношения. Вне всяких приличий стало объяснение Дантеса с Пушкиной и его признание в любви в феврале 1836 года. Но как он ни пытался, ему не удалось добиться взаимности