Шедевры и преступления. Детективные истории из жизни известного адвоката - Александр Андреевич Добровинский Страница 25

тому самому Баухаусу. Причем в основном это были двадцатые – тридцатые годы. Редкость огромная. Там были и каталоги, и альбомы с фотографиями, и разработки концептов преподавания, и неимоверное количество рисунков. Чего там только не было. Историю школы я знал не очень хорошо. Несмотря на нацистские гонения, которым подвергалась школа еще до 1933 года, несмотря на ее всемирное признание, она была для советского понимания не совсем такой, как нужно. Слишком свободная, слишком левая, слишком не реалистичная. И это все правда. Только ни до, ни после мир такого учебного заведения так и не увидел. Даже близко. Сама философия школы была изначально столь новаторской, что насмерть отпугивала одних, магнитом притягивала других, но никого не оставляла равнодушным. «Мастер не может быть духовно связан исключительно своей работой. Он творец и должен видеть все: от зачатия идеи до ее становления, только так можно победить застывшее и найти свободу созидания». Иными словами, формовщик кирпичей не может не знать проекта здания. Мало того что не может не знать, так и не может не участвовать в его становлении на всех этапах. Утрировано, но такова была философия Баухауса. «Ощущать и чувствовать, а только потом творить». Совсем не случайно в школе преподавали гимнастику и танцы. Действительно, если вдуматься, можно представить себе дом как некий живой организм в застывшем движении. Парадоксально, но это так. И, безусловно, одному из первых абстракционистов в мире, нашему гениальному Василию Васильевичу Кандинскому, художнику и теоретику, место преподавателя было только там. А в 1933 году (после прихода Гитлера к власти) по понятным причинам школы в одночасье не стало. Перефразируя известное магическое выражение, можно сказать, что на клейме была нанесена гравировка: «Сумбур вместо архитектуры». Зато вскоре появился «дивный» термин «дегенеративное искусство», и это уже касалось самого Кандинского и его работ.

Надо отметить, что выходцы из уничтоженной школы гордо несли накопленный в альма-матер опыт и творчество. К примеру, сбежавшие из Германии неоперившиеся выпускники школы возвели в Тель-Авиве целый уникальный город в городе. Возможно, лучшей на тот период почвой для творения молодых ребят из Баухауса была атмосфера духа социализма, главенствующая в Палестине того времени. Открытость миру, доступность, функциональность – все это отвечало требованию города. Основная характеристика строений – железобетонный каркас. В тридцатых годах армированный бетон – строительная новинка. Благодаря ему можно было создавать широкие фасады и открытые просторные балконы. К тому же никаких архитектурных излишеств. Пересеченные строгие линии должны играть в пространстве и петь в душе людей. Финтифлюшки не должны тревожить глаз. Но есть еще один принцип – важнейший из уроков школы. Архитектура должна быть исключительно функциональной. Тель-Авив и его климат – коктейль лежащих вокруг пустынь и волн Средиземного моря. Тогда надо вовсю использовать белый цвет: он отражает палящие лучи. Толстые стены сдерживают прохладу, а когда нужно, удерживают тепло. Длинные балконы, нависающие друг над другом, дают тень и дарят людям возможность наслаждаться морским бризом. Покатые крыши? Нет, ни за что. Ведь в каменном городе вечером можно подняться на крышу, поставить кресла и болтать всем вместе о политике и об искусстве. А еще можно возводить здания на колоннах. Тогда ветер будет дуть под строение и охлаждать помещение. А маленькие дети могут играть в прятки или во что угодно под домом между колоннами. Так и сложился неповторимый ансамбль, можно даже сказать, самый большой памятник великой немецкой школе Баухаус из четырех тысяч зданий Тель-Авива. И не случайно семьдесят лет спустя, после «смерти» Веймарской школы, ЮНЕСКО провозгласило Белый город всемирным культурным наследием выдающегося строительства и архитектуры. Лучше поздно, чем никогда.

В той самой школе создавали еще и прикладные шедевры. Мебель и люстры, сделанные за годы мастерами Баухауса, сегодня идут нарасхват. От их стоимости банкиры, осуществляющие переводы в аукционные дома, слегка съеживаются. А что делать?

Нина вошла в кабинет почти незаметно. Я сидел на ковре около стеллажей библиотеки и с упоением зачитывался самыми что ни на есть аутентичными рукописями и записками из Баухауса.

– Интересно? Только не говори, что ты закончил с письмами. Ты можешь смотреть здесь все что угодно. Мне даже будет удобно, если ты постепенно начнешь приводить переписку в хронологический порядок. Только прошу тебя, будь очень аккуратен.

Как-то незаметно Нина Николаевна перешла со мной на ты. Мне это не мешало точно. А если ей так удобно, то почему нет?

– Интересно не то слово. Вы не против, если я время от времени буду листать еще ваши книги и альбомы? Прекрасная библиотека. Есть вещи, которые я никогда не видел, да что там не видел, я не представлял, что они существуют.

– Даже приятно, что такой смышленый молодой человек увлекся тем, что мне очень дорого. Ты же смотришь Баухаус? Мы с Васенькой провели там, может быть, наши лучшие десять с небольшим лет. Какое это было прекрасное время! Вася преподавал, философствовал и писал, писал… К сожалению, всему хорошему наступает конец. Но ты подал мне отличную идею. Будем разбирать архив Баухауса для каталога-резоне. Сегодня уже поздно, ты можешь идти, но в следующий раз давай начнем с того, что ты из всей этой копны бумаг будешь составлять список Васиных учеников. Потом попробуем узнать и составить их биографии. Договорились? Теперь иди, я устала что-то сегодня. Хочу лечь спать пораньше…

…Итак, попробуем сосредоточиться. Телефон по-прежнему не отвечает. Что же Нине так срочно потребовалось из этого стола? Есть вариант сложить все, что здесь лежит, в один или два чемодана, и с таким багажом приехать к ней в горы, но это может быть опасно уже для меня. Предположим, что что-то случилось нехорошее, и Нины Николаевны больше нет с нами. Мало ли кому придет в голову обвинить «молодого и смышленого», по ее собственным словам, мальчика в том, что он вывез из квартиры покойной «все самое ценное», и теперь это мистическое «самое ценное» просто исчезло. Найдется сто пятьдесят человек, которые покажут, что видели меня с двумя чемоданами, пытающегося по-быстрому смыться из страны. Пилар – в первую очередь. Нет, так делать нельзя. Открываю верхний центральный ящик еще раз.

Вот это да… В правой стороне аккуратная стопка паспортов. Два паспорта молодой Советской России. 1921 год. С визами и печатями. Супруги Кандинские. Теперь понятен и возраст Нины Николаевны. А бабуля все-таки кокетка. Еще два немецких паспорта. Тоже старенькие. И наконец французский – самого Василия Васильевича. Точно не вижу никакой необходимости в Швейцарии. Коробочки. Три штуки. Что там? Ерунда. Это какой-то отдел с канцелярскими