Константин Оберучев - В дни революции Страница 25

   Но, наконец, власти уступили, и обед состоялся.

   На этом обеде в Европейской гостинице мы встретились впервые. Давно это было. Но я, как сейчас, помню его простую и искреннюю речь, в которой проявилась вся страстность и искренность его натуры. И он мне тогда же показался несколько неуравновешенным, нервным, пожалуй, импульсивным, но глубоко преданным делу свободы человеком.

   Теперь мы встретились вторично.

   Керенский приехал к нам в ореоле славы.

   Он вывел правительство из затруднительного положения и помог сконструироваться коалиционному министерству.

   Он сменил пост носителя права -- Министра Юстиции -- на пост носителей силы: Военного и Морского.

   И этим он взвалил на себя тяжкое бремя...

   Два вагона его поезда были заполнены преображенцами и матросами, сопровождавшими его в путешествии.

   Как верные рабы, они следовали по пятам и оберегали его от какого бы то ни было несчастного случая в толпе.

   Без лести преданы были ему эти здоровые молодцы, крепкие и сильные ребята.

   Надо было видеть то обожание, с которым смотрели они на него, и, окружив его цепью, открывали ему путь в самой густой толпе.

   Но можно ли будет удивляться, если в последнее время они, эти преданные ему солдаты революции, оказались в рядах войск, "защищавших" "товарища" Троцкого.

   Времена меняются. А в наше исключительное время -- особенно быстро.

   И так, Керенский приехал к нам в ореоле славы.

   Встреча была торжественная, помпезная.

   Быстрой нервной походкой прошёл он, окружённый матросами и солдатами, в зал бывших царских покоев вокзала.

   Здесь целый ряд представителей общественных организаций и партий горячо приветствовали его, высказывали сожаление, что он только проездом здесь и не остаётся на более продолжительное время.

   Тепло и приветно ответил он всем и закончил свою речь:

   -- Поздравляю вас с новым Командующим Войсками, полковником Оберучевым.

   Это было так неожиданно, что я сразу опешил.

   Громким "Ура" ответили ему присутствующие, и мы оба оказались поднятыми на руки.

   К счастью меня скоро спустили, но Александра Фёдоровича усадили в кресло и на руках понесли в вагон. По дороге толпа захотела его видеть, и его вынесли на крыльцо, где несколько тысяч народа ожидали хоть на мгновение своего революционного вождя.

   Это был триумф. Торжество. Несмолкаемые крики раздавались в ответ на его приветные слова.

   Я пошёл прямо в вагон Керенского, так как мне нужно было с ним поехать в ставку Юго-Западного фронта, а через несколько времени туда принесли в кресле Керенского.

   Усталый и измученный оказался он в вагоне, и здесь только можно было почувствовать, как тяжела эта помпа, эта обязанность быть постоянно на людях, предметом всеобщего внимания и восторга.

   На всех крупных станциях по пути в Каменец его ждала толпа и даже ночью, поздней ночью, кричала и требовала:

   -- Керенского, Керенского!

   Нужды нет, что он устал, что нужно ему отдохнуть, чтобы разумно, сознательно и спокойно делать большое государственное дело, вести корабль, вручённый ему народом.

   Толпа собралась ночью, собралась в большом числе и требовала, чтобы Керенский вышел к ней и сказал пару слов.

   И не всегда удавалось сопровождающим его убедить толпу, что он устал и нуждается в отдыхе.

   Так доехали мы до Каменца, где генерал Брусилов со штабом встретил Керенского на вокзале.

   Каменец-Подольск представлял в этот момент особый интерес. Здесь заседал фронтовой съезд и обсуждал вопросы момента.

   В это время уже проникла на фронт большевистская пропаганда, и подводились идеологические предпосылки под животное чувство страха перед опасностью боя и усталости долгой войны.

   На съезде участвовал и не без некоторого успеха нынешний верховный главнокомандующий прапорщик Крыленко.

   Я знал его раньше. Я встретился с ним, "товарищем Абрамом", верным прислужником Ленина.

   Он был тогда в Монтрё, в качестве политического эмигранта. С очень ограниченным кругозором, но твёрдо заученными шаблонами большевистского катехизиса, всё учение которого ограничивается двумя-тремя положениями, -- он не раз выступал оратором.

   Помню в Монтрё, после прочитанного мною реферата на тему "Цивилизация и война", он выступил и долго и скучно доказывал необходимость немедленного прекращения войны (это было в сентябре 1914 года) и обращения штыков в другую сторону. Это был перифраз ленинских докладов.

   Чем-то наивно-детским отдавала его речь и вспоминаю, что аудитория довольно быстро опустела.

   Мне не раз приходилось потом беседовать с "товарищем Абрамом" по поводу, по меньшей мере, неэтичных поступков некоторых его партийных товарищей, живших в Лозанне.

   Надо правду сказать, он конфузливо выслушивал мои сообщения, но искал всегда слова оправдания.

   Скоро он исчез с горизонта.

   Как прапорщик запаса он должен был явиться на родину для отбывания воинской повинности.

   Не знаю, что сделал он в течение своей службы при царском правительстве и стремился ли он тогда повернуть штыки против капиталистов, но в данный момент я застал его на Съезде Юго-Западного фронта, и он своей проповедью против войны привлекал сердца многих делегатов Съезда, правда, далеко, не большинства.

   Надо сказать, что Юго-Западный фронт был наименее обольшевиченным фронтом.

   На этот съезд, под председательством унтер-офицера Дашинского, пришёл теперь Керенский с горячим словом привета и с ещё более горячим призывом к фронту и его бойцам сомкнуть ряды и стать на защиту родины и свободы.

   Его горячая речь была встречена с энтузиазмом, и он покинул трибуну под гром аплодисментов почти всей аудитории, за весьма немногими исключениями, -- Крыленко и его соседи в ложе в том числе.

   Уже после ухода Керенского, не имевшего возможности оставаться дольше, взял слово Крыленко.

   Он сказал приблизительно следующее:

   -- Мы, большевики, будем всё время бороться против войны, но если необходимость заставит, и нам прикажут перейти в наступление, мы пойдём. Я первый позову к наступлению, и если моя рота за мной не пойдёт, я пойду один и выполню свой долг.

   Это было им сказано.

   А теперь он сменил того, кто исполняя свой долг солдата и гражданина отверг мир и перемирие Троцкого, как накладывающее неизгладимое пятно на честь родной страны.

   Таков "товарищ Абрам", на военной службе -- прапорщик Крыленко.