Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления - Дженис Росс Страница 25

отличие от записей из альбома Якобсона, записи из дневников взрослых сотрудников колонии свидетельствуют о нарастании всеобщего хаоса. В архиве Гуверовского института войны, революции и мира хранится напечатанное на машинке письмо сотрудницы Красного Креста медсестры Кургузовой от 21 июня 1920 года, в котором она рассказывает, как впервые увидела убогий барак № 4, где теснились 120 голодающих старших мальчиков.

Дети не мылись, ведь воды не было. Иногда средь бела дня приносили одну бочку воды на 120 человек, и тогда все прыгали в нее и дрались за воду. <…> Старшие мальчики весьма апатичны, ленивы и, похоже, вообще не интересуются жизнью. Маленьким нравится работать в бараке, но те, что постарше, естественно, нуждаются в регулярной работе и умственном развитии – а оба эти фактора в Колонии отсутствуют[62].

Из письма сестры Кургузовой можно сделать вывод, что мальчики в ожидании корабля продолжали развлекаться репетициями и разного рода постановками, которые медсестра не одобряла. «Я считаю, что вредно устраивать в Колонии так много танцев и кинопоказов. Дети не высыпаются, на следующий день не хотят работать, а младшие, нервные и слабые дети от подобных развлечений чересчур перевозбуждаются»[63]. Разумеется, отсутствие базовых правил на протяжении этих почти трех лет бездомной жизни не могло не сказаться на детях. С другой стороны, если дети продолжали интересоваться танцами, спектаклями и пением в хоре, то, по всей видимости, искусство было важной, неотъемлемой частью их тогдашней жизни. Возможно, искусство, обладавшее силой непосредственного воздействия, было для них не просто спасением, а областью, где царил порядок и где мог проявить себя коллектив. А перевозбуждение и усталость детей свидетельствуют о том, что потребляемое искусство производило на них сильное впечатление. К тому времени, как колония переместилась на корабль, за Якобсоном, который никогда ранее не учился ни танцу, ни театральному искусству, уже закрепился титул лучшего танцовщика группы[64]. Выступления продолжались и на борту: старшие мальчики и девочки играли в оркестре, пели в хоре, развлекая воскресными вечерами весь корабль [Miller Е 1965: 148]. Из некоторых записей в тетрадках Якобсона можно сделать вывод, что у него были романы с девочками: «Думай обо мне что-нибудь хорошее время от времени. Прекрасно лишь утро любви», – написал кто-то в тетрадке, не оставив даты. А 30 октября 1921 года, когда корабль уже должен был подходить к Финляндии, кто-то оставил такую предостерегающую запись: «Безответная любовь жарче огня, но не грусти. Жить, никого не любя, гораздо хуже»[65].

Наконец в июле 1920 года, более чем через два года после того короткого лета, когда началась поездка детей на Урал, наступила финальная фаза путешествия. До дома оставалось проехать 24 тысячи километров [Miller Е 1965:134]. Фотографии детей, лежащих плотными рядами на переполненной палубе «Йомей Мару», рядом с аккуратно сложенными стопочками своей одежды (мальчики без рубашек, девочки в поношенных мешковатых платьях), напоминают снимки, сделанные на другом корабле – «Исход-1947». Это было судно, которое, курсируя в поисках безопасного пристанища, носило по океану спасенных из нацистской Германии евреев и которое стало символом гуманитарной катастрофы времен Второй мировой войны. Дети на фотографиях 1920 года выглядят не как отдыхающие, а как беженцы. Из судового журнала мы можем сегодня узнать, каким тяжелым было это путешествие. На первом отрезке пути, от японского портового города Мурорана до Сан-Франциско, море было неспокойным; в этот же период произошел неприятный инцидент с японским матросом, пристававшим к русской девушке. Когда же корабль направлялся в Нью-Йорк через Панамский канал, дети страдали от удушающей тропической жары и болезней, вызванных насекомыми. Здесь снова всплыло имя Леонида Якобсона. Сорок лет спустя Бремхолл и один из бывших членов колонии живо вспоминали «решительного, эмоционального и очень восторженного мальчика», который «везде совал свой нос»[66]. Именно ненасытное мальчишеское любопытство привело однажды Леонида в машинное отделение; мальчик сунул руку в работающий мотор и порезал кончик большого пальца[67].

Удивительно, но именно на борту корабля Якобсон впервые продемонстрировал свои танцевальные таланты. Он был единственным мальчиком, который присоединился на палубе к выступлению девочек. Пусть все это было только для развлечения, но Якобсон танцевал и выступал. К сентябрю 1920 года «Йомей Мару» подошел к побережью Соединенных Штатов и пришвартовался в бухте Сан-Франциско. Детей доставили на берег и три дня водили с экскурсией по городу. В программу вошел и приветственный концерт в городском концертном зале с певцами, акробатами, народными танцами, в том числе казачьими плясками. В ответ девочки колонии тоже выступили с хором и оркестром. В официальных отчетах сотрудников колонии говорилось о «необычайном» гостеприимстве города. Каждый день, проведенный там, был наполнен развлечениями: поездка в парк «Золотые ворота», зоопарк, хот-доги и мороженое. Кажется, что детей не просто чествовали в связи с тем, что они выжили, – они стали символом победы гуманизма над политической идеологией и даже над международными конфликтами.

Через месяц юные скитальцы прибыли в Нью-Йорк, второй из двух американских городов, в которых они побывали. Там их присутствие всколыхнуло антикоммунистические настроения. В Мэдисон-сквер-гарден для детей был запланирован грандиозный прием с музыкантами, танцорами, церковными хорами и 16 тысячами русских, украинских, армянских, грузинских и молдавских зрителей. Русский пианист, анархист, большевик и (как указала белая оппозиция) еврей Александр Браиловский, живший в то время в Нью-Йорке, внезапно отклонился от намеченной речи и разразился политической тирадой, в которой обвинил официальных организаторов мероприятия и Американский Красный Крест в империализме и сотрудничестве с Госдепартаментом США. Он утверждал, что Красный Крест держал петроградских детей в заложниках и обращался с ними жестоко. Публика Мэдисон-сквер разделилась на сторонников красных и белых, началась свара. Тогда на сцену вышли двое молодых людей. Юноша лет восемнадцати и девушка лет шестнадцати рассказали публике, что Красный Крест фактически спас им жизнь. Затем, как сообщалось в прессе, дети и сотрудники Красного Креста парами прошлись между рядами под бурные аплодисменты публики. Однако политическая напряженность сохранялась, и на следующий день сотрудники Министерства юстиции США поднялись на борт «Йомей Мару» в поисках коммунистической литературы. Поскольку сотрудники не знали русского, то они приняли за подрывную литературу и сожгли единственные книги на борту – подаренное эмигрантами собрание русских классиков в кожаном переплете [Miller Е 1965: 194–195, 212]. Разумеется, все эти остро драматические события оказывали влияние на Якобсона. Он был не просто ребенком, пережившим войну. Во время войны он оказался внутри большого коллектива, немаловажную роль для которого сыграло искусство, оказался спасен благодаря противнику, чье великодушие стала оспаривать его собственная родина.

Из Нью-Йорка корабль вновь