Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга Страница 25

После долгого пути мы прибыли к воротам Горчицкого лагеря. Часовых не было. Охраны не было. Мы со всем багажом просто прошли на территорию. Никто даже не посмотрел на нас. Рядом с бараком на земле лежали люди: внутри все было заполнено. Стояла темнота, и все спали.

Мы положили вещи и пошли искать Лещинского, начальника работ. Не сразу удалось разыскать место, где он спит. Мойше разбудил его и попросил прямо сейчас зарегистрировать Мейлеха и меня. Мы боялись, что немецкие жандармы придут и в лагерь. Он ответил: «Я понял. Мы внесем вас в списки. Сейчас это сделать невозможно, но не волнуйтесь. Я пока не слышал о том, что немцы собираются обыскать лагерь. Идите прилягте, где сможете, а завтра утром мы внесем вас двоих в книги, так что вы будете приписаны к лагерю. Мы проследим за этим».

В эту ночь мы и не собирались ложиться. До утра тихо говорили о том, что сейчас происходит дома. Оказались ли слухи правдивыми? Провели немцы «акцион» или нет? С первыми лучами солнца мы встали у стены с колючей проволокой на краю лагеря и смотрели, как крестьяне в нарядной одежде едут в Кожниц. Было воскресенье, они направлялись в церковь.

Примерно через полчаса мы увидели, что эти же люди возвращаются. Мы окликнули их через стену и спросили: «Почему вы вернулись домой так рано? Обычно вы приезжаете после мессы примерно через два с половиной часа, а сейчас прошло всего минут тридцать». Мы догадывались, что нам ответят, но хотели знать наверняка. Некоторые из них не желали с нами разговаривать, но трое мужчин и женщина остановились и со слезами на глазах рассказали о том, что слышали. «Весь город окружен гестаповцами, проникнуть внутрь или выйти наружу невозможно. В гетто творятся ужасные вещи».

Мы заплакали. Мой друг Хамейра Зальцберг тоже оказался в этом лагере и прибился к нам. Этим воскресным утром все в лагере рыдали. А что еще можно делать? Одни говорили, что всех обитателей гетто увезли на восток на работы. Другие полагали, что всех убили. Конечно, сразу поползли слухи о том, что немцы придут и за нами. Наш лагерь располагался недалеко от железнодорожных путей. В полдень мы услышали свисток паровоза и звук проходящего поезда. Мы знали, что больше никогда не увидим своих родителей. И неизвестно, скоро ли нас постигнет та же судьба, что и их[45].

Лещинский, как и обещал, зарегистрировал нас в Горчицком лагере в качестве рабочих в то же утро. В понедельник был «обычный» рабочий день. Мы слышали от поляков, ездивших в Кожниц, что в гетто немцы выволокли всех евреев из домов и выстроили на улице. Каждому было приказано взять с собой только небольшой чемодан. Затем их погнали на вокзал и набили, как селедку в бочку, в товарные вагоны. Лежачих больных и только что родивших женщин, которые не могли встать, немцы расстреливали прямо в постелях. Кожниц был юденрайн[46] (зачищен от евреев)[47]. В нем осталось лишь около ста пятидесяти молодых людей – им полагалось вынести вещи из оставленных еврейских домов.

Работы в Горчицком велись, чтобы углубить дно реки и укрепить ее берега. Это позволило бы избежать наводнения в дождливое время года. От русла отходили каналы, которые должны были орошать поля.

Каждое утро мы заходили в воду и копали лопатами. Мне эта работа давалась с трудом. В бригадах было примерно по двадцать пять человек, за каждой надзирали один поляк и один еврей. Поляк был чем‐то вроде инженера. Еврей проверял выполнение работ. Они иногда били нас, но не слишком сильно. Ни палки, ни плетки у них не было.

Горчицкий лагерь находился под управлением поляков, работали в нем только жители Кожница. Немцев здесь не было. Организовано здесь все было плохо, не похоже на лагерь: можно было ходить куда вздумается, даже сбежать. Кормили плохо. Еда всегда была холодной, порции – маленькими. Но, в конце концов, можно было самим покупать еду у поляков.

Когда мы оказались в лагере, здесь работало около двух сотен жителей Кожница, в основном евреи. В последние недели и дни перед «эвакуацией» гетто в Горчицкий прибыло много новых работников, таких, как мы, спасающих свою жизнь. Здесь царил хаос.

Мест в бараках не хватало, так что мы часто спали на улице под холодным октябрьским небом, накрываясь, чтобы согреться, пернами, которые нам дала Малка.

Мы ничего не знали о Треблинке. Мы подозревали, что «нечто» происходит с целыми поездами евреев из «эвакуируемых» городов. Ходили слухи о лагерях смерти, но никто не мог сказать «я видел это своими глазами» или сослаться на того, кому было достоверно известно, что случилось с людьми.

Дней через десять-двенадцать после нашего прибытия в Горчицкий лагерь посреди ночи в него тайком прошли двое молодых людей. Я знал одного из них по совместной учебе в польской общественной школе. Они рассказали, что их вместе с другими немцы загнали в поезд при ликвидации кожницкого гетто.

Этот поезд увозил всех евреев нашего городка – более десяти тысяч. Молодых и старых. Мужчин и женщин. Они проехали какое‐то расстояние в сторону России, несколько сотен километров. Поезд остановился у лагеря, на табличке было написано: «Треблинка». Эсэсовцы открыли двери с криками: «Раус! Раус[48]!» Они стреляли в воздух и в людей, сгрудившихся в вагонах. Когда кожницкие евреи вышли из поезда, немцы выстроили их и заставили слушать речь:

«Вас привезли на работы. Все, что у вас есть с собой – деньги, золото, бриллианты, ювелирные украшения, – положите на землю перед собой. Не оставляйте ничего в карманах. Снимите одежду и оставьте ее там, где стоите. Вас проведут в душевую комнату. Там вы помоетесь и получите новую одежду. Затем вас отведут в лагерь. В лагере детей до десяти лет отделят от взрослых, они будут посещать специальную школу. В семь часов вечера вы будете встречаться со своими детьми и проводить с ними остаток дня. Все вы, кроме детей до десяти лет, будете работать по двенадцать часов в день. Но вам повезло, что вы попали сюда, вы переживете войну».

Немцы отобрали сотни две молодых людей, примерно от восемнадцати до двадцати пяти лет, в том числе и этих двоих парней, и приказали им собрать оставленную одежду и побросать ее в пустые