«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц Страница 25

деятельности мне и в голову не приходила – скорее я думал, что умру в тюрьме, и поэтому, хотя пару раз принимался за английский, но бесконечные карцеры и голодовки отнимали так много сил, что толку от этого было мало. На воле я уже понимал, что английский нужен, просил жену мне помочь, но поток людей, шедших за помощью в «Гласность», бесконечные интервью и судорожные усилия удержать журнал на плаву в открыто враждебной среде не оставляли ни сил, ни времени. Помню, как однажды я в девять утра зажарил себе яичницу, начал есть, но кто-то позвонил, пришел, опять позвонил, опять пришел, и я смог доесть засохший и отвратительный блин только в четыре часа дня. Даже узнав о присуждении премии, я не понял, что это такое и какие возможности открывает, некому было мне это объяснить. Но, конечно, дело было не только в английском. Я научился правильно и жестко вести себя в тюрьме, но никогда не учился, да и не очень хотел учиться сложному и двусмысленному искусству политики. А главное – не понимал, в каком исключительном положении в Европе и США я оказался.

Конечно, «Золотое перо свободы» не было Нобелевской премией, но это была первая и единственная известная премия, полученная диссидентом во время поразительных перемен в Советском Союзе, к тому же она открывала почти безграничные возможности в средствах массовой информации во всем мире, возможности реального влияния как на западные правительства, так и опосредствованно – на положение в Советском Союзе. Но я этого действительно не понимал и, естественно, не использовал. Даже свое краткое выступление написал в последний день уже в Нью-Джерси, внезапно сообразив, что мне ведь придется что-то сказать на церемонии.

Вечер с молодежью прошел забавно, но бессмысленно, утром за завтраком лорд Томсон сказал мне, не скрывая обиды:

– Я понимаю, дело молодое, но вообще-то мы собрались, чтобы подумать, чем можно помочь «Гласности».

Владельцы «Нью-Йорк Таймс», концерна «Тimes», АВС, NBC, «Рейтер» и «Монд», десяток других столь же состоятельных и опытных людей все вместе, не поодиночке, как было потом, хотели помочь «Гласности», а на самом деле – демократии в Советском Союзе, но я к ним не пришел. Это была первая из серьезных упущенных мной возможностей. Конечно, такой ужин больше никогда не повторился. Если я не понимал, кто и какую хочет оказать помощь, значит, я ее и не стоил13.

Гибель Андрея Дмитриевича Сахарова

Главным несчастьем России того времени да и всей ее дальнейшей истории была смерть Андрея Дмитриевича Сахарова. Сахаров, на мой взгляд, был единственной надеждой России на хотя бы относительное утверждение демократии, а его гибель (я убежден, что он был убит) не только перечеркнула эти надежды, но в конечном итоге оказала необратимое и пагубное воздействие на европейскую цивилизацию – с последствиями этого мы по мере сил пытаемся справиться.

Поскольку смерти Андрея Дмитриевича я придаю серьезное значение, да и вообще слово «убит», да еще в отношении Сахарова нельзя произносить, не мотивируя его максимально возможным образом, я введу в свои мемуарные заметки те немногие документы и свидетельства, которые сегодня мне доступны.

Но сперва несколько общих соображений о положении в СССР к концу восемьдесят девятого года и о том, почему гибель Андрея Дмитриевича стала таким катастрофическим событием.

Ко времени возвращения Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны из ссылки и освобождения первых политзаключенных из тюрем и лагерей, то есть к началу восемьдесят седьмого года правозащитное движение было практически полностью уничтожено, а демократическое движение еще не возникло. Единственным исключением была небольшая группа так называемых «мирников» (движение «За установление доверия между Востоком и Западом»), злоключения которой я уже упоминал в главе об участии КГБ в перестройке.

После недолгого раздумья, суматохи и столпотворения первых месяцев (он первоначально доверял Горбачеву и даже наивно полагал, что КГБ наименее коррумпированная в Советском Союзе организация) Андрей Дмитриевич оказался центром демократического движения. Первая его статья появилась уже в июне в журнале «Гласность» (с обещанной ему статьей в «Литературной газете» власти Сахарова обманули), важнейшее общественно-демократическое движение «Мемориал» призванное не дать забыть о совершенных коммунистической властью и спецслужбами преступлениях, а главное – не допустить их повторения, создавалось с его участием; одновременно шла работа в Межрегиональной депутатской группе, изредка ему удавалось выступать в Верховном Совете.

Сахаров, на мой взгляд, был единственным русским человеком в XX веке, обладавшим подлинным крупномасштабным государственным мышлением. Не зря же его, еще очень молодого, беспартийного и совершенно не чиновного, систематически приглашали в 1950-е годы на заседания Президиума ЦК КПСС, когда Хрущев пытался сдвинуть страну со сталинского пути.

Кроме тысяч выступлений, заявлений, писем – в эти последние оставшиеся ему два с половиной года он, как и раньше, никому не мог отказать, если была надежда принести хоть какую-то пользу, – главным в его жизни было приближение глобальных перемен, что резко выделяло его на фоне современников и уж тем более тех, кто пришел после него.

Стремясь утвердить в России демократию, Сахаров провозглашает лозунг: «Вся власть Советам!». Это был не просто отказ от партийного руководства и исключение шестой статьи Конституции СССР, но продуманный и в деталях проработанный проект создания стройной системы подлинного народовластия.

Сахарова мало заботило внесение тех или иных поправок в действующие в тоталитарной стране законы. Он разрабатывал проект совершенно новой Конституции, где уже не было места ни власти КПСС, ни власти КГБ, ни национальному и социальному угнетению14.

Чувствуя, что времени остается все меньше, а противник гораздо сильнее, чем ему казалось, пока он был вне борьбы, Сахаров призвал к предупредительной всеобщей политической забастовке 8 декабря.

При всей скромности, деликатности и интеллигентности он был настоящий государственный деятель и вождь демократии, но, при всем к нему уважении, не был ни услышан, ни понят. Единственным местом, где точно понимали исходящую от него опасность был Комитет государственной безопасности СССР. Думаю, там с Сахаровым могли быть связаны даже надежды (в первые месяцы после возвращения из ссылки) как на будущего беспомощного и управляемого руководителя России, после которого КГБ и придет к власти. Но, во-первых, вскоре оказалось, что Сахаров не идет ни на какой диалог (так же как Паруйр Айрикян, я, многие другие диссиденты) и, во-вторых, что он совсем не беспомощный, а реальный, очень деятельный и стратегически мыслящий лидер, способный стать опорой и центром притяжения не только для интеллигенции, а потому представляющий большую опасность. Впрочем, там всех нас реалистически