Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли Страница 24

заслуживает; но не справедливость руководит чувством; или вы думаете, что если бы меня направляла эта добродетель, я бы тревожилась из-за вашего молчания и нуждалась бы в свидетельствах вашей дружбы? Увы! Я даже не смогла бы объяснить себе, почему думаю о вас в эту минуту. Вчера я получила известие, сразившее меня; я провела ночь в слезах, и, дойдя до полного изнеможения и сумев ощутить что-то, кроме страдания, я подумала о вас, и мне представилось, что, окажись вы здесь, я послала бы к вам записку и вы, может быть, не отказались бы приехать, – скажите мне, очень ли я ошибаюсь? Когда моя душа страдает, напрасно ли я ищу утешения в вашей? […] Вот уже две недели, как я не писала к вам, и вчера полагала, что не стану этого делать, пока не буду иметь от вас известия. Страдание подточило мои силы, и я подчиняюсь зову своей души. В 5:00 я приняла два грана[36] опиума, и на меня снизошел покой, который лучше сна; моя боль сейчас более сносна, и я чувствую себя не столь подавленной. Сейчас я превозмогаю свою душевную муку и могу говорить с вами, могу вам жаловаться; вчера я не находила слов. Я не сумела бы произнести вслух, что боялась за жизнь того, кого люблю; для меня было бы легче умереть, нежели выговорить слова, которые леденят мне сердце. Вы любили: представьте же себе мое состояние; до самой среды я буду в этой неопределенности, которая наводит на меня ужас и тем не менее требует, чтобы я жила! Воистину невозможно умереть, когда тебя любят, но ведь жить ужасно; моя душа отчаянно жаждет смерти, но я прикована к жизни цепями. Пожалейте меня; простите, что я злоупотребляю добротой, которую вы ко мне проявили, – она ли причиной тому, что я чувствую к вам такое доверие, или дело во мне самой?

Говорят, вы не застали короля в Берлине; отправились ли вы к нему в Штеттин, где он должен был находиться до 20-го числа[37]? Но мне неспокойно: мне сдается, что ваши письма из Берлина уже должны были бы добраться сюда. Как бы вы были виноваты, если бы допустили хоть малейшую небрежность! И вы прекрасно помните, что дали честное слово сообщить мне через кого-нибудь, если заболеете. Не прибегайте к предлогу, которым могла бы довольствоваться заурядная дружба, говоря, что не желаете причинять беспокойства, – это отвратительно; я не желаю, чтобы мои чувства щадили; я хочу страдать, когда страдают мои друзья, страдать ради них; и я неизмеримо больше дорожу злом, приходящим ко мне через них, чем всем счастьем мира, к которому они не причастны. Прощайте; у меня все еще опиум в голове: он туманит мне взор и, может быть, делает меня даже глупее обыкновенного; но что за важность? Вас тронул не мой ум, а мои горести.

В этом письме, адресованном Кондорсе, Жюли облекает в слова свои страдания, которые с самых ранних лет ежедневно разъедают ее душу. Жизнь этой женщины исполнена невзгод и унижений, причина которых – ее незаконное происхождение.

Вторник, 19 октября 1773 года

Вы так добры, что беспокоитесь о моем здоровье; оно только что подверглось довольно чувствительному потрясению, и я все еще слаба, испытываю ту привычную слабость, при которой могу желать лишь одного – найти в себе силы покончить с жизнью или дождаться смерти, что для меня совершенно одно и то же.

Я не понимаю, добрый Кондорсе, почему жизнь тяготит вас в той же мере, что и меня; но, имеются ли у вас к тому основания или нет, мне горько знать, что это чувство есть в вашей душе. Имея большие таланты, разнообразные занятия, довольно крепкое здоровье, множество друзей, богатство, приобретенное честными трудами, как случилось, что вы разделяете мое отвращение к этой печальной жизни? Я, знавшая одни лишь мучения, я, 10 лет страдавшая от злобы и тирании, я, наконец, не имеющая никакого состояния, утратившая здоровье и видевшая лишь дурное со стороны людей, от которых должна была ожидать облегчения своей участи, я, чье детство по какой-то невероятной странности было потревожено теми самими стараниями, которыми полагали развить и возвысить мои чувства, я познала ужас и страх, прежде чем обрела способность думать и делать выводы. Судите сами, добрый Кондорсе, довольно ли этого, чтобы иметь столь мало привязанности к жизни, как я? Оправданно ли мое отвращение ко всему, что так любят другие, к удовольствиям рассеяния и тщеславия? В своей жизни я знала лишь одну радость, лишь один интерес – дружбу; она поддерживает и утешает меня; но еще чаще заставляет меня страдать. Вот сколько я наговорила вам о себе, и я бы попросила у вас за это прощения, если бы не сделала это с единственной целью доказать вам свое расположение.

О! Как плохо вы осведомлены! Но граф де Крийон сообщит вам о перемене своих планов; он едет в Россию; он собирается совершить кругосветное путешествие, и вы не увидите его до следующего лета. Я не скрыла от него, как сильно осуждаю опасную эту затею, но в конце концов сказала, что была неправа и что в его летах редкое счастье – иметь достаточно свободы душевной, чтобы вполне удовлетворять своему любопытству. Я надеюсь, что графу не придется, как господину де Гиберу, прерывать свой путь из-за сильной лихорадки, да еще дважды, – я не удивлюсь, если тот все еще находится в Вене, в своей постели. Он должен был быть здесь с 15-го числа.

Непременно напишите господину де Клозонетту, чтобы поддержать его в чужих краях; он не вернется этой зимой; мне показалось, он об этом печалится.

Господин Д’Аламбер нежно обнимает вас.

Все спешат в Ла-Шеврет [загородный дом госпожи д’Эпине[38] ] и возвращаются очарованные. Что касается меня, я скучаю по столь милому мне зрелищу, по удовольствию всех моих вечеров, по моему дорогому посланнику, более оживленному и любезному, чем когда-либо, – он на три недели уехал в Фонтенбло.

Прощайте, мне очень не хватало вашего общества во время болезни. Мне недостает вас в любые минуты моей жизни. Засим прощайте.

Нижеследующее письмо Гиберу не датировано, но оно написано через несколько дней после смерти Мора. Последний уезжает из Мадрида 3 мая 1774 года, чтобы вернуться к Жюли даже с риском для здоровья. 23 мая Мора делает вынужденную остановку в Бордо, где находится на грани жизни и смерти. Он