Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова - Егор Станиславович Холмогоров Страница 24

Не останавливаясь на одной клевете, авторы прилагают к ней следующую, давая, снова вслед за В. Бахмутовым, совершенно извращённое истолкование второму путешествию С. Дежнёва в столицу, в 1671 году.

От этого путешествия сохранилось несколько документов — уведомления Илимского и Тобольского воевод и Верхотурской заставы о тех или иных непорядках в соболиной казне, которую доставлял С. Дежнёв в Москву. Такие проверки и отписки были совершенно обычны на продолжавшемся несколько лет пути. Так, при первой поездке Дежнёва в Москву вместе с Ерастовым в 1663 году, тобольские воеводы Хилков и Яковлев нашли у них недостачу трёх соболей. В 1671 году тобольский воевода Репнин никаких недостач у Дежнёва не обнаружил, но заметил, что некоторые шкурки подпорчены водой, что Семён Иванович объяснил великими дождями, шедшими во время плавания по Лене.

Все «порухи» в соболиной казне, неизбежные при таком длительном путешествии, каковым был путь из Якутска в Москву, не вызвали у принимавшего казну гостя Остафья Филатьева никаких недоумений. Очевидно, порча находилась в пределах неизбежного в таких случаях процента потерь.

Чтобы оклеветать по этому эпизоду Дежнёва, даже В. Бахмутов пользуется намеками, зато А. Иванов и Ю. Зайцева, не обинýясь, заявляют, что «в долгой дороге Дежнёв срезал печати на тюках с пушниной и подменил меха: себе взял хорошие казённые шкурки, а в тюки пихнул „свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов“. Чтобы уловка не раскрылась, Дежнёв подмочил грузы» (Дебри, 2017: с. 130).

Перед нами вновь прямая ложь. Подобных обвинений ни один из ревизоров в отношении Дежнёва не выдвигал, что А. Иванов и Ю. Зайцева, уже облыжно обвинив Дежнёва, объясняют тем, что тот дал контролёрам «на лапу» (правда, непонятно тогда, зачем они вообще сообщали в Москву о порухах в дежнёвском хозяйстве — авторы абсурдно противоречат сами себе).

Как на самом деле относился Дежнёв к делу сохранения государевой соболиной казны в долгом дождливом путешествии, свидетельствует его отписка, отправленная в 1671 году из Енисейска: «Судом божьим ветры стали противные. И мы вниз реки тянулись бечевою и дале Енисейского острогу не могли поспеть. А хлеб, государь, в Енисейском стал дорог — пуд муки купят з гривною по десяти. А паруса я изпорол в малые лоскутья на волоку для соболиные кровли и тот я парус отдал в отдачу на волоку весь сполна» (Белов, М. И., 1952: Док. № 55). Чтобы государственных соболей не залило, С. Дежнёв велел соорудить из паруса тент над мешками с соболем. И его приказ спороть печати с мешков и достать соболей, чтобы просушить их, вызван был не казнокрадством, а как раз инициативностью в деле сохранения казны.

Особенно характерно, что для оформления своей клеветы А. Иванов и Ю. Зайцева дают мнимую цитату о провинности Дежнёва, подменившего доброго соболя на «худых соболей и недособолей». Но эта цитата никакого отношения к Дежнёву и его поездке в Москву в 1671 году не имеет. На самом деле она — из грамоты царя Михаила Фёдоровича Ленским воеводам Пушкину и Супоневу об освобождении из-под стражи товарища воеводы Матвея Глебова и дьяка Ефима Филатова, оклеветанных и заключённых под стражу воеводой Петром Головиным. Пассаж представляет собой цитату из клеветнических обвинений Головина в адрес этих лиц: «Да Матвей же де Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали служилым многим людем, а велели им по всем ясачным зимовьям иноземцов научать Тунгусов и Якутов, чтоб они промышленых людей грабили и побивали, и наш бы ясак они служилые люди сбирали и добрые соболи имали себе, а в то место в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и иноземцом де Тунгусом велели отойти на иные реки, чтоб де вперед нашего ясаку имать было не с кого»[14].

Растянувшееся на много лет расследование показало, что Глебов и Филатов были Головиным оклеветаны. Точно так же оклеветан А. Ивановым и Ю. Зайцевой с помощью цитаты, выдернутой из головинских речей, сказанных на четверть века ранее, Семён Дежнёв.

При этом необходимо заметить, что все данные о последней поездке Дежнёва в Москву даются исследователями с опорой на статью Н. Н. Оглоблина «Семён Дежнёв (1638–1671 гг.). (Новые данные и пересмотр старых)» в «Журнале Министерства Народного Просвещения» («ЖМНП») (Оглоблин, Н. Н., 1890). Ни один из многочисленных авторов работ о Дежнёве, по всей видимости, со времен Оглоблина не открывал столбца 880, содержащего дело о поездке Дежнёва в Москву. Все сообщающие об этой поездке авторы занимаются исключительно пересказом статьи в «ЖМНП» и своими более-менее правдоподобными измышлениями на её основе.

В заключение напомню вывод самого Н. Н. Оглоблина, на работе которого базируют свои спекуляции прочие авторы: «Составленная Филатьевым „приёмная роспись“ свидетельствует, что вся посланная из Якутска соболиная казна целиком доставлена Дежнёвым в Москву. Следовательно, никаких злоупотреблений со стороны Дежнёва и его товарищей не было, и их объяснение причин вскрытия в дороге нескольких сум и мешков и порчи некоторой части мягкой рухляди — заслуживает полного доверия» (Оглоблин, Н. Н., 1890: 300). Никаких оснований для пересмотра этой оценки попросту не существует.

Для сравнения укажем, что в отписке тобольских воевод Хилкова и Яковлева о первой поездке Дежнёва и Ерастова в Москву было отмечено: «А не достало, государи, против якуцкие росписи по нашему ж, холопей ваших, досмотру 3‐х соболей» (Орлова, Н. С., 1951: 510–511). Таким образом, согласно Оглоблину, получается, что в 1671 году Дежнёв доставил казну в лучшем состоянии, чем сделал это с Ерастовым в 1665 году. Тогда пропали три соболя, тут же, несмотря на все приключения, — ни одного.

Удостоили плевка авторы «Дебрей» и последние минуты Дежнёва, заявив, что тот-де не вернулся из Москвы так как «подготовил себе тёплое местечко» (Дебри, 2017: с. 130). Всё, что мы знаем о Дежнёве, — спокойствие, верность слову, дипломатичность, умение внушать к себе любовь, заставлявшее его вторую жену Кантеминку просить отправить её с мужем на далёкий полярный Оленёк (Белов, М. И., 1952: Док. № 51), — совершенно исключает предположение, что Семён Иванович мог просто взять и бросить в Якутске жену и сына.

А то, что при отправлении в Москву у Дежнёва в Якутске осталась жена, неопровержимо свидетельствует составленная 3 марта 1673 года «память» хлебного стола в денежный стол подьячему Михаилу Ушнитцкому о выдаче жёнам якутских служилых людей, в том числе жене атамана казачьего Семёна Дежнёва — Пелагее (скорее всего это одно лицо с Кантеминкой), денежного жалованья