Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера. Книги 1, 2, 3. Самая полная версия - Алексей Львович Шерстобитов Страница 235

Надежде Юрьевне пришлось многое преодолеть в долгой дороге по пути общего сопротивления обстоятельств, в оставленности всеми, охваченными боязнью потерять деньги, посты, благополучие, трусостью, когда-то близкими семье людьми. О, если бы силы, часто впустую потраченные на поиск возможной мести, в которой она искала облегчения, были хотя бы частью отданы детям и противоборству надвигающемуся внутреннему конфликту, то не было сегодняшнего одиночества. Но это не волновало, поскольку именно сейчас она чувствовала вкус победы…

«Саныч» (Пылев-младший), увидев ее, не наткнулся на человеческий взгляд, но укололся о ненависть и упущенную когда-то возможность убрать Надежду со своего пути, материализовавшиеся в ударившей резким толчком головной болью. Вздрогнув будто от прошедшего ото лба до затылка мощного электрического разряда, зажмурился, но удержав равновесие, попытался заставить себя повторить попытку. Вот тут он заметил пробивающийся сквозь ее ненависть страх – старый, уже слившийся со жгучей ненавистью, сроднившиеся до невозможности существовать один без другого, что невозможно было не заметить. Чуть ухмыльнувшись, вспомнив, что ее жизнь была в его руках и, может быть, еще будет, и он, в случае появившейся возможности, ее теперь точно не упустит, Олег Александрович прикрыл тетрадкой лицо, не открываясь более в течении всего оставшегося времени.

Прикованный к нему Сергей Махалин, не очень-то расположенный к такому соседству, после внезапного поворота в линии защиты Пылева, частично признавшего себя виноватым, что не соответствовало прежней их договоренности, заметил «перестрелку». Сергей, поверив своему шефу, молчал до «победного», надеясь вместе уйти от ответственности. До неожиданного «предательства» шанс у Махалина еще был, расскажи он о себе, не скрывая содеянного. Эта тактика, возможно и разумна среди единомышленников, но не на одном суде с теми, кого ты предполагал «зачистить», не уважая, и не скрывал этого, пользуясь как «пушечным мясом», желая сегодня выплыть самому, утопив их.

Испугавшись, почувствовав провальность выбранной линии защиты, Пылев по привычке решил воспользоваться другими, придумав невероятно неправдоподобную версию, не предупредив преданного подельника, нанеся и ему удар в спину. Ничего удивительного для большинства присутствовавших в таком повороте не было, однако под этот удар попадал и родной брат Олега Андрей, которого младшенький начал обвинять не только в его действительных винах, но перегружая свои, надеясь, что такая подлость будет понята и оценена по достоинству следствием, а впоследствии судом.

Оценили, но не поняли…

И Махалину, и многим другим теперь этот человек, несмотря на «ширму», был виден насквозь. Выбор у обвиняемого был небольшой: с одной стороны фото– и тележурналисты с камерами, с другой она, как он был уверен, случайно добравшаяся до этого момента, что было почти правдой. Его нервозил не столько сам взгляд, а его победная интонация, которую он сравнивал со взглядом зайца, подсматривающего за попавшим в капкан волком, злорадствуя. Но в отличие от представляемого волка, Пылев с трудом, в муках, признавал, что совершил ошибку, оставив ей жизнь, а теперь вынужден терпеть этот издевательский взгляд, как он считал, пустого места.

Уперевшись взглядом в пол, он предпочел спрятаться от первых. Постепенно лоб его покрывался испариной – джинсовая голубая рубашка явно «грела» как шуба, а гнев, накапливающийся в сознании, и вовсе нестерпим. Звериное чутье подсказывало, что избежать заслуженного не получится – надежды тщетны. «Эта тварь…, тварь, тварь, тварь! Она, выступая перед присяжными, сделала все, что бы я выглядел мерзавцем! Суууукаааа! Какая-то баба, которую я пожалел, уболтала этих лохов, и они поверили, кажется, ей! Мы же договорились со старшиной присяжных, все было на мази! Так нет, эта ведьма все испортила! Если бы не она, лет через пять, максимум шесть, я бы был дома… Откупился бы, свалил, а потом разорвал бы эту ничтожную сучку!»…

Она смотрела урывками, внутренне все же опасаясь его до сих пор, будто желая прожечь насквозь как раз в тех местах, куда входили пули в голову ее мужа. Сжимая обоими глазами его голову с русыми волосами, опущенным лицом, этими неприятными по форме ушами…, нет, нет, в нем все было неприятно и именно это вселяло эти необоснованные опасения! Как неприязненно относится человек к суете змей и мелких грызунов, так и она не могла себя перебороть в своей неприязни, исходящей просто от его существования.

Надежда словно мяла пылевский мягкий череп в своих руках, продавливая его навстречу идущим пальцам, цепляясь ногтями, разрывая, потом восстанавливая, и снова все заново, наслаждаясь в представляемой бесконечности. Она вот уже десяток лет каждый день чувствовала боль, испытываемую Тимуром в то утро, теперь его тогдашние ощущения стали ее собственными. Все это усиливалось сейчас каждую эмоцию, женщина с негодованием выливала в этот череп… выливая, знала – он это чувствует, понимая, откуда приходящее и что это.

Еще немного и облегчение, так ожидаемое и необходимое все эти годы, постепенной теплотой обхватывало огрубевшее и разучившееся отступать перед опасениями сердце. Одновременно Олег пытался движениями своей головы уходить от телепатически давящего на его черепную коробку. Ничего не получалось, он только причинял себе еще большую боль. Застонав, Пылев остановился на одной мысли: «Это же навсегда! Она… эта мерзость никогда не отвяжется от меня. Где бы я ни был, чтобы не делал, теперь она в моей башке… – это она причиняет такие мучения! Надо, надо было валить не одного этого урода, всех, всех! Надо было валить с «прицепом»[73]. Пусть нужно было бы подождать еще пару дней, да хоть месяц, и валить всех… с детьми, с собакой, с говном их! Мать их!..».

Боль усиливалась, все больше от страдающей гордыни и тщеславия, не имеющих больше повода для радости, но постоянно унижаемых своей же бездарностью и сегодняшним бессилием, став уже не столько болью, сколько ужасом, преследующим постоянно с этой минуты. Он украдкой взглянул на Хлебникову, два штыка кольнули навстречу через глаза в лобные доли мозга и сразу отпрыгнули, не в состоянии держать теперь его взгляд… отпрыгнули, оставив боль, причиняемую вращающимися немилосердными шнеками, настолько реально ощущаемую, что можно было понять – вращение происходит в разные стороны.

Усилием воли он снова поднял голову, но взгляд получался рассеянный, не противостоящий, а мягкий, податливый, растерянный. Она, наконец, женской интуицией почувствовала слабость, только ухмыльнулась, подняв голову еще выше, и слегка кивнула, будто спрашивая: «Помнишь Тимура? Теперь я не дам тебе его забыть никогда!». Одному Богу известно, что сейчас ей приходилось преодолевать ради этих нескольких секунд. Пылев удержался, что придало сил. Взгляд стал наполняться силой,