Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу Страница 23

– Господи, прости меня, грешника.

– Ну что с тобой делать, – ответит он, – ты был маленький, не понимал. Надо простить Гошку.

И я тогда закиваю изо всех сил, скажу:

– Спасибо, Господи!

И, довольный, пойду в рай.

Или еще у меня вариант был в запасе. Даже если я вырасту и не смогу исправиться, все равно надежда на рай есть. Наша хореографичка рассказывала, что все грехи можно искупить спасением человека, например если закроешь кого-то собой, бросишься под пулю. И я за это как раз сразу зацепился, подумал: «Ну вот это подходит, когда вырасту, так и сделаю!» Поэтому, хоть я в Бога и не верил, надежда на него все-таки была.

Глава 16. Только не плачь

Мы росли. И уже заранее знали, что скоро нам предстоит снова переезжать. На этот раз в старший корпус детского дома. Честно говоря, очень этого момента боялись. Переезд должен был произойти после пятого класса, перед шестым. И вот всей компашкой тряслись как осиновые листы. Постоянно об этом только и говорили:

– И что с нами будет?

– Фиг знает.

– Там же эти долбаные старшаки!

– Во-во! Это конец.

– Они нас будут все время избивать…

Мы жутко боялись переезда, но делать-то нечего. Этот день, конечно, настал.

Мы переехали в старший корпус на второй этаж. Рядом с нами на одном этаже жил восьмой класс. Мы с ними почти не контачили. Только изредка приходилось заводить какие-то разговоры, да иногда в войнушку вместе зимой играли на своем этаже, если на улице холодно. Ребята вроде, слава богу, оказались нормальные. И мы, два класса, занимали весь второй этаж. Наших комнат было четыре. Одна комната для девочек и три комнаты для мальчиков. В шестом классе у нас сложился такой состав: я, Некит, Тимик, Саша, Дима, а еще Миша, Сережа и Иван. Миша к нам пришел как раз только классе в шестом. И мы его сразу невзлюбили почему-то. Ну я понятно почему – во-первых, он рыжий, а во-вторых, у него были дурные, как будто обкуренные, глаза и огромные мешки под ними. И еще он ходил весь такой на понтах, носил постоянно свой спортивный костюм – черный такой, с салатовыми полосками на рукавах и на штанинах. Он попал из кровной семьи сначала в приют, а потом к нам. Типичная история. И вот Миша пришел и с первого дня попытался такой «на пафосе» ходить. Мы ему: «Эй ты, иди сюда! На пафосе ты не здесь будешь ходить, а у себя дома. А тут ты у нас дома». Объяснили ему свои правила, он их, кстати, сразу принял, и все получилось нормально. Стал таким тихоней, хвостиком бегал за нашей компашкой, у которой сложился такой костяк – я, Тимур, Некит и Димон. Но все равно он был противный какой-то, так и остался белой вороной. Я его называл «Фатя-Котяяяя» из-за фамилии Фатеев, а он меня в ответ дразнил «Гынжу-Гуууся! Га-га-га!» Так мы и «переговаривались», но никогда, к счастью, не дрались. Он картавил, поэтому я его «Котей» и прозвал, а благодаря мне эта кличка за ним уже закрепилась. Все его в баторе так называли – «Фатя-Котя».

Сережа пришел к нам еще в пятом классе. У него была сестра Катя, они вместе прибыли. Поначалу Сережа был тихоней. Он пришел перед обедом, и его посадили за мой стол. Сидел такой и не знал, куда ему спрятаться. А Софья Николаевна – вот умела она утешить, ничего не скажешь, – успокаивала его:

– Сереж, не бойся, тебя тут бить не будут!

Он еще больше испугался, сжался в комок. А она продолжает:

– Смотри, какие мальчики рядом с тобой хорошие!

Я сижу, все это слушаю и давлюсь от смеха. Но сам поддакиваю:

– Да, Сереж, тут никто никого не бьет. Все нормально!

А он сидит, мнется и сказать ничего не может.

Мы его сразу не приняли, потому что он фуууу какой-то был. И первый его день в баторе мы до сих пор вспоминаем, постоянно ржем над этим. После обеда мы все пошли в групповую, и наша питалка спрашивает:

– Сереж, ты умеешь рисовать?

– Как бы да, но вообще нет. – Он стоит, резину тянет, а ответить нормально не может.

– Сереж, я тебя спросила прямо, ты умеешь рисовать?

– Ну могу попробовать. – Он кивнул.

– Тогда… – питалка оживилась, – скоро день рождения детского дома, надо открытку нарисовать. Можешь набросок сделать?

– Давайте попробую.

Взял он лист А4, сел в углу, что-то там пыхтел, пыхтел, потом подходит к воспитателю.

– Софья Николаевна, закройте глаза!

– Сереж, давай вот без этого.

– Ну, Софья Николаевна, ну, закройте глаза!

– Ладно.

Она закрыла глаза, открывает, и он показывает ей свой листок, на котором красуются самые настоящие каракули – какой-то детский рисунок, избушка на курьих ножках. В детсаду и то круче рисуют. Написан номер нашего батора, и вокруг какие-то человечки кривые прыгают. Софья Николаевна как начала закатываться.

– Сереж, – еле выговорила сквозь смех, – иди уже отсюда!

Показывает этот листок нам, и мы начинаем всей группой ржать как подорванные. Там такое извращение! Художник нашелся.

– Вот зачем ты говорил, что умеешь рисовать? – Софья Николаевна все еще задыхалась от смеха. – Ой! Всех уморил. Сережа, все, иди отдыхай!

И потом она еще долго не могла успокоиться, смеялась и смеялась. А он стоял красный как рак и понимал, что ему здесь капец.

Сережа у нас белой вороной так и остался. Несмотря на то что пытался влиться, шуточки какие-то дешевые все время вставлял. Но с ним нельзя было долго разговаривать – ужасно занудная речь. Говорил медленно, полухныкающим таким капризным голосом. Фу, ненавижу! В общем, мы его невзлюбили, и все. Но он на наши провокации не поддавался, как-то держался, поэтому драк с ним и не было. Он все верил, что его кровная мама домой заберет, из года в год ее ждал. А она так и не забрала. Сейчас он уже выпустился, оканчивает колледж, учится на машиниста. Давно об этом мечтал. У него даже есть девушка – кто бы мне сказал тогда, что у Сереги может быть девушка! – и он играет ей на гитаре. Выкарабкался.

Иван попал в детский дом из кровной семьи, он, как и все, кто к нам приходил, прошел через приют. Там такая была история – я не очень в нее верю, но он сам мне ее рассказывал, – у них сначала была нормальная семья. Никто не пил, не сидел на наркотиках. Они жили впятером – мама, папа, он с сестрой и еще одна девочка, кажется, дочь отца от предыдущего брака. Я, честно говоря, толком так и не понял – он им был родной отец или отчим. Возможно, что отчим. Заботился он только о другой девочке, своей дочери, – покупал ей игрушки, сладости. А Ване и его сестре – ничего. К тому же начал их бить, постоянно, каждый день. В итоге сестра, она была старше, не выдержала такой жизни и пошла в полицию. Пожаловалась там на то, что их избивают, ей сказали: «Пиши заявление». А потом к ним в дом приехала опека, и детей забрали в приют, распределили по разным детским домам. Так защитили от отчима, который их лупил. Вот Иван и попал к нам. Его сестру отправили куда-то в другое место. А эту девочку, которая была родной дочерью отчима, тоже куда-то еще, в третье место. Я не знаю, почему так получилось. Почему всех детей разделили. Иван этого тоже не мог объяснить. И по какой причине мать за них не боролась, тоже неизвестно. Но вот вышло как вышло. И до середины одиннадцатого класса Ваня так и жил с нами в детском доме. А потом сел в тюрьму.

Он на улице тетку ограбил, отобрал у нее сумку. При этом угрожал ей пневматическим пистолетом: «Отдай, иначе выстрелю!» Сумку она ему отдала, и на камере видеонаблюдения домофона, который висел у подъезда, осталась запись. Менты