Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович Страница 23

Теперь все было ясно, и мы трое вышли на площадку лестницы. Прежде всего мы отнесли раненого офицера в комнату направо, положили его на одну из стоявших там постелей и сдали на попечение сестры милосердия, а потом, вернувшись на площадку, заняли позицию. Вдоль перил площадки остались Терещенко у стены, Сулима посередине и незнакомый офицер влево, больше места там не было. Я занял место на первых ступеньках лестницы, стараясь не наступать на лужу крови своего предшественника, инженерный поручик – на ступеньках же ниже меня.

Противник не терял надежды сбить нас, но, как только он показывался внизу, мы видели его раньше, чем он нас. Сулима сейчас же выстрелил из своего нагана, противник отвечал беспорядочным огнем из винтовок. Пули попадали в стены, в потолок, но насыпалась только штукатурка. Мы убедились, что наша позиция превосходна… пока противник не ввел в действие более тяжелого оружия. Наибольшую неприятность нам доставлял сквозняк, но мы заперли двери по обоим сторонам площадки, и это сильно улучшило положение.

Тут Терещенко вспомнил, что наша лестница не является единственным входом в здание, и пошел организовать оборону и там. Вернулся он с пулеметом Льюиса, а потом притащил и ящик ручных гранат, стоявший в коридоре. Сейчас же обнаружилось наше полное незнакомство с этими видами оружия! После тщетных попыток приладить пулемет к перилам площадки, мы отставили его в сторону.

Ручные гранаты казались более подходящими к обстановке. Мы открыли ящик, надеясь найти в нем краткое «Наставление к употреблению» и прочитать его, вопреки тому, что обстановка не располагала к чтению. Но, увы, никакого наставления там не оказалось! Попробовали решить загадку сами. Гранаты были круглой формы и черного цвета с маленькой дырочкой на поверхности. К внутренней стенке ящика была прикреплена коробочка с таинственными предметами вроде желтых шнурочков, перетянутых по концам металлическими обоймами, диаметром, отвечающим упомянутым дырочкам. У нас не могло быть сомнения, что это взрыватели. Но что надо было сделать, чтобы граната взорвалась, и притом там, внизу, а не у нас на площадке? И каким концом вставить взрыватель внутрь – вот был вопрос!

Для первого опыта мы бросили гранату вниз без взрывателя. Никакого результата не последовало! Вставили его одним концом, потом – другим, и тоже безрезультатно! Ящик был отодвинут к стене.

Стрельба на лестнице продолжалась с полчаса, когда, наконец, противник понял тщету своих усилий. Настало затишье. На площадку вышла сестра милосердия с двумя офицерами, один из которых, как говорили, был ее мужем, и пошла по лестнице вниз, махая белым платком, а ее спутники кричали: «Не стрелять! Сестра милосердия идет!» Никто не стрелял. Все трое сошли вниз, подняли лежавшего там раненого офицера и понесли его наверх, а за ними показалось необычное шествие: германские жандармы в шинелях без погон, с пистолетами на поясах в кобурах и с руками в карманах. Они закупорили всю лестницу снизу доверху. Продолжение боя стало невозможным.

С ними пришел и неприятельский хорунжий! «Господа! Мы дали свое слово, что вы его не тронете», – сказали, обращаясь к нам, спутники сестры милосердия. Мы охотно выразили свое согласие: хорунжий явился, конечно, в качестве парламентера, и это можно было только приветствовать, пока у противника нет артиллерии!

Передняя пара немцев остановилась возле меня, и ближайший ко мне немец задал мне вопрос: «Это все – монархисты?» Я объяснил ему, что нашей главой является Гетман. «О, да, – сказал немец, – Гетман». И добавил: «Вир верден ойх щютцен!» («Мы защитим вас»). Слышать это было, конечно, очень приятно, но верилось с трудом. Немцы копировали нашу революцию: сняли погоны, завели комитеты, ограничившие права начальников и пр. С какой стати они бы защищали чужих офицеров? Причиной их появления на сцене было, вероятно, то, что германское управление гарнизона в Дворянском клубе было нашим ближайшим соседом (через Александровскую улицу), и там, безусловно, желали прекратить стрельбу в такой непосредственной близости к их штаб-квартире. А запорожцы воспользовались случаем и выслали парламентера.

Терещенко в качестве нашего «главнокомандующего» сделал шаг к хорунжему, но кто-то напомнил ему вслух, что у нас есть генералы: пусть они расхлебывают кашу, которую заварили! Кто-то пошел за ними. На приглашение отозвался генерал Стааль, но, выйдя на площадку, он сразу оказался лицом к лицу с Терещенко и сказал недовольным тоном: «Не понимаю, зачем Вы послали за мной? Ведь Вы же тут распоряжаетесь! Так и ведите переговоры!», и с этими словами ушел обратно к себе. Таким образом Терещенко был еще раз утвержден в звании «главнокомандующего», и это, пожалуй, было тоже хорошо, так как Терещенко умел «вживати рiдной мови» (употреблять родной язык), чего нельзя было ожидать от Стааля, и тем мог создать более благоприятную обстановку.

Переговоры начались с того, что обе стороны «обложили» наше начальство, начиная с Ясновельможного Пана Гетмана. Основания для этого были, понятно, противоположные, но о них не говорилось. «Для чего же мы подрались?» – воскликнул хорунжий. Вообще он оказался симпатичным молодым человеком, отнюдь не людоедом, хотя и требовал безусловной сдачи. Окружавшие его наши офицеры делали разные фантастические предложения, вплоть до «свободного пропуска на Дон с оружием в руках», которые хорунжим неизменно отвергались.

Я слушал одним ухом, так как стоявший близ меня немец начал интервьюировать меня о старой русской армии. Одним из первых вопросов, заданных мне, был вопрос о том, сколько было в нашей армии фельдмаршалов. Тут я сделал колоссальную ошибку, представив ему короля Николая Черногорского, как «Кенига фон Шварцберг[85]», и сам почувствовал что-то неладное. Но что делать? В прошедшие года я упустил случай узнать, что Черногория по-немецки называется «Монтенегро»! Кто бы мог это предполагать? Немец не понял и перешел к следующим вопросам: о табели о рангах, орденах и пр. Мне стало скучно, и я ушел от немца в ту комнату, в которой мы начали свою карьеру в здании Губернского правления.

Там тоже не обошлось без потерь. Наш бригадный казначей военный чиновник Кузьменко пытался стрелять из пулемета, но едва поставил его на подоконник, как был убит наповал! Своего командира я застал лежащим на полу невредимым, но предающимся самым мрачным мыслям. Увидев меня, он сказал: «Вам хорошо: у Вас нет детей! Расстреляют – не важно!» Я возмутился и ответил: «Федор Николаевич! Вы женаты уже так давно, что Вам уже, быть может, надоело, а я – только 52 дня! Если уж кого-нибудь ставить к стенке, так Вас!» И ушел от него.

Затем, считая, что все формальности стали уже анахронизмом, я прошел в генеральскую комнату посмотреть, чем