Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 22

«Эфингерки» знают, как надо работать в лагере. Едва ли не целый час режут они звезду на мелкие кусочки. Потом, создавая видимость работы, отрезают вышивку на платье – пусть успокоится наблюдающая за ними из-за печки капо Инга. Особое мастерство состоит в том, чтобы провозиться с одним «пинкелем» весь день, а потом, вечером, незаметно развязать его и вытряхнуть обратно в непросмотренную одежду. Этот невинный саботаж должен хоть на несколько секунд приблизить окончание войны. Порча меховых вещей, предназначенных для фронта, – тоже саботаж. Опыт показал, что из меха скунса получаются замечательные стельки в не просыхающие от лагерной грязи башмаки. Котик хорошо греет, но быстро вытирается, скунс – незаменим. Итак, куртка из скунса, вместо того чтобы попасть на фронт к отважным немецким солдатам, находит себе несколько иное применение. Проворные руки саботажниц растягивают ее на полу между высокими грудами наваленной одежды. Для отвода глаз одна сидит, не двигаясь, и ковыряется, пристально следя за капо. В награду она получит стельки для ботинок. Уже отпороты рукава и отрезана по талии нижняя часть куртки. Получилась телогрейка, ну что же, очень кстати для какой-нибудь старушки, работающей под открытым небом. Остальные куски быстро разрезаются на стельки. Готовые «изделия» предприимчивые девушки прячут под груды одежды – до удобного случая. Дважды в день капо громко кричит: «Austreten!»[33] Сама она с работницами не выходит, как же этим не воспользоваться?

Очень хорошо, что широкие штанины комбинезона стянуты внизу тугой резинкой. Сколько платков, бинтов, рубашек, чулок и перчаток выносят таким способом «эфингерки»! Правда, в уборной всегда сидят враждебные немецкие уголовницы, но несколько сигарет, и они – подобострастные слуги. Если в это время поблизости оказались знакомые, то вскоре они выходят, обмотанные толстым слоем «галантерейных изделий». Вечером состоится справедливый дележ вещей, и уже завтра вещи эти будут согревать работающих в поле. Когда девушки возвращаются из уборной, глаза их блестят, как у игроков после удачно сыгранной партии. «Организовать» – это лагерный наркотик. Если у «эфингерки» хорошее настроение, значит, ей удалось что-нибудь «организовать». Это единственный вид спорта, распространенный в лагере, причем одни уже вышли в мастера, другие еще только начинают. Это занимает все помыслы, все время, это скрашивает жизнь и придает ей смысл. Ты думаешь только об одном – что, кому и как «организовать». Благодаря этому мысли легко отрываются от будничной действительности и лишь иногда нехотя возвращаются к ней, привлеченные новыми событиями.

Время от времени Инга зовет своим пронзительным голосом:

– Loos! Die Wäsche holen![34]

Это означает, что в лагерь снова прибыли новенькие. «Эфингерки» выходят и с любопытством приближаются к идущей от ворот колонне. Иногда это еврейки из Голландии, молодые девушки в лыжных костюмах и пушистых свитерах, через руку перекинуты толстые голландские одеяла. На их испуганных лицах еще сохранился зимний загар. Иногда это элегантные бельгийские еврейки в изящных туфельках, легких меховых шубках, с воздушными вуалетками на очаровательных шляпках. Иногда это кокетливые благоухающие еврейки из Франции. Идут только молодые, дородные, статные. И вопрошающе смотрят широко раскрытыми глазами, не доверяя бритоголовым существам в тюремном облачении, которые снуют здесь кругом. Только изредка девушки спрашивают: где же их родители, которых с вокзала в Освенциме увезли куда-то на машинах? Сами они пришли сюда пешком. Но где же их родители? Известно, что из каждой партии новичков пешком идет только незначительная часть. Те, кого предназначают для лагеря. Остальных на машинах везут в крематорий. Девушки озираются, разыскивая глазами своих матерей. Из трубы крематория повалил темный дым – «эфингеркам» ли не знать, где сейчас матери этих девушек, их сверстниц… Постепенно внешний облик вновь прибывших меняется. Голые стоят они в предбаннике, дожидаясь своей очереди. Через разбитые стекла проникает морозный воздух, белые тела синеют, покрываются гусиной кожей. От прежней изысканности остались лишь маникюр да локоны, завитые рукой первоклассного мастера. Даже движения стали другими. Они ежатся, сутулятся, сжимают колени и, дрожа от холода, притопывают на месте. Ноги, обутые в деревяшки, сразу стали удивительно неуклюжими. Одежда, еще хранящая тепло и запах только что сбросившего ее человека, лежит на земле. «Эфингерки» должны собрать ее и унести в барак. При выходе, в дверях, они встречают первых остриженных новичков. Нет больше красивых девушек. Вместо них – человекообразные обезьяны, сгорбленные, с неровно выбритыми головами, с выражением звериного страха на лице.

Их красивую одежду, их элегантное белье уносят в барак Entwesungskammer. Там ловкие пальцы пятидесяти работниц ощупывают каждый шов. Бывает, что модное пальто с отороченными мехом карманами скрывает тысячу бумажных долларов, зашитых между мехом и материей. Иногда в углу одеяла или пледа прощупывается утолщение. Бриллиант – в кольце из гравированного золота тонкой ювелирной работы. Пороть нужно все, даже ватные плечики самых поношенных пальто и курдок. В вате, зашитые в лоскутья, спрятаны золотые двадцатидолларовые монеты. Они падают в подставленную ладонь, точно крохотные американские солнца. Монеты из темного червонного золота с красивым рисунком пo обеим сторонам и по ободку. Старые, судя по отчеканенной на них дате. На ладони лежит немалое состояние. Присвоишь его – накличешь смерть или тяжелое наказание. Золото полагается отдать Эфингеру, но можно выбросить его в топкую грязь Биркенау или передать мужчинам для нелегального выкупа приговоренных к расстрелу.

Существуют, правда, и другие возможности. Бегут «эфингерки» из барака в газовую камеру, а еврей, роющий канаву, бормочет словно про себя: «Килограмм луку за золотые часы…» Но Эфингер проник в тайну лагерного понятия «организовать» и знает, как бороться с этим среди своих работниц. Время от времени он рассказывает о том, как мужчин приговаривают к смерти за торговлю золотом. К смерти! Жизнь в этом адском кругу обладает необычайной, непостижимой ценностью. Золото же, лагерное золото жжет руки, ведь оно осквернено кровью погибших. Когда прибывает новая партия, Эфингер выходит вперед и, облокотившись на барьер, смотрит, не сверкнет ли на пальце драгоценный камень. Его узкие глаза загораются алчным блеском, жадно тянется костлявая рука:

– Komm, komm! No ja, schön…[35]

Разглядывает, прикидывает стоимость. Эфингер обязан сдать драгоценность в лагерную комендатуру. Но делишки начальника хорошо знакомы его подчиненным. Эфингер прячет в бараке гору чемоданов. В одних хранятся плитки шоколада, запасы кофе и чаю, банки сардин, консервированные фрукты, вино. В других – только изделия из кожи. В громадных чемоданах – меховые шубы. Отдельно – драгоценности. Все это он постепенно увозит в глубь Германии. Но так как отпуск ему дают не очень часто и все сразу никак не увезти, он хранит свои