Архив еврейской истории. Том 14 - Олег Витальевич Будницкий Страница 22

финансовых претензий. В ответ торгпредство отзывает свою жалобу, и либо дело в отношении держателей векселей прекращается (и ведется далее только против одного Савелия!), либо их освобождают из-под стражи до суда. Сам Моро-Джиаффери объяснял свое желание «помириться» с большевиками исключительно тем, что, хотя полностью уверен в своей победе на процессе, но ему, «бывшему члену кабинета Эррио[270] и ярому стороннику признания СССР[271], не хочется нападать на советское правительство». Полушутя он просил «при следующей оказии своевременно о нем вспомнить», так как охотно выступил бы на стороне большевиков по какому-нибудь судебному делу, но Грубер, поблагодарив его за добрые намерения, ответа по существу не дал.

На следующий день, в среду, с Грубером созвонился и помощник другого адвоката, Сезара Кампинчи, взявшегося защищать Литвинова, — Жерар Стросс (Gerard Strauss), который тоже заявил об их желании «покончить дело Савелия миром». Грубер выразил сомнение в реальности такого исхода, поскольку от обвиняемого требуется признание, что он выписал векселя, не имея должных полномочий, и речь может идти лишь о смягчении его участи. Но, так как Стросс настаивал на встрече, условились о проведении ее в пятницу.

Еще раньше Ева Пренская, надеясь договориться об освобождении Савелия из тюрьмы непосредственно с его братом, отправилась в Женеву, где в апреле-мае Литвинов-старший представлял СССР на заседаниях VI сессии Подготовительной комиссии Конференции по разоружению. Но подруга Савелия не смогла добиться желаемого, причем Максим Максимович предусмотрительно заставил ее дать подписку, что просительница явилась к нему с целью похлопотать за брата, но встретила решительный отказ от всяких переговоров с объяснением, что для этого есть адвокаты и суд.

Впрочем, Литвинов-старший, по версии Рапопорта, проявлял живейший интерес к участи Савелия и свой разговор с одним из должностных лиц, наблюдавших за ходом дела, начал издалека — с вопроса, нет ли опасности проиграть суд и, в связи с вероятностью такого финала, можно ли что-нибудь придумать для признания братом своей вины. Дальнейшая беседа развивалась-де следующим образом:

— Нельзя ли так сделать: он нам напишет письмо, в котором расскажет всю правду; это письмо будет депонировано у верного человека, а когда Савелия выпустят, то письмо будет передано следователю. Или же, имея это письмо, дадим согласие на освобождение Савелия. Ведь у нас нет интереса, чтобы его непременно закатали, — нужно лишь, чтобы векселя были аннулированы.

— Это невозможно. Во-первых, если будет так сделано, то все скажут, что большевики заодно с братом наркома и все это — жульничество. Во-вторых, мы даже не имеем права сноситься с обвиняемым иначе как через следователя. Пусть Савелий напишет свое сознание следователю, подаст ходатайство об освобождении, а мы не будем возражать.

— Нет, это не годится. Сознание следователю значит — все кончено, а Савелия, может, и не выпустят. Нельзя ли, чтобы письмо было датировано днем, когда он уже будет на свободе и за пределами досягаемости следователя? Тогда и не будет упрека в сношениях с заключенным.

— Нет, это невозможно.

— Значит, дело плохо… А мне писала его жена, а теперь вот приходила его приятельница… Она жалуется, что ее не принимают, что наш адвокат не желает с ней разговаривать. Я ей напишу, чтобы она вела переговоры с Вами, а Вы уж примите ее[272].

Действительно, 16 мая Ева Пренская дважды побывала у Членова, и разговор его с ней, в передаче Довгалевского, имел следующий характер:

Пренская просила, чтобы мы согласились освободить Литвинова. Выйдя на свободу, он сделает заявление, что принимает весь долг по векселям на себя, а мы тогда прекратим дело. Членов ответил, что это неприемлемо, ибо, во-первых, те или иные заявления Савелия должны предшествовать постановке вопроса о его освобождении, а во-вторых, по существу заявление Савелия, что он принимает долг на себя, не имеет никакого юридического значения, если не сопровождается указанием на то, что векселя были выданы после истечения срока доверенности.

Пренская сперва настаивала на том, чтобы мы поверили слову Савелия, что он сделает нужное заявление после выхода на свободу, а когда Членов сказал, что об этом не может быть и речи, то она предложила депонировать заявление у третьего лица до момента выхода Савелия на свободу, после чего оно передается нам и может быть пущено в ход. В качестве такого лица Пренская предложила даже меня, Довгалевского, но Членов отнесся к этой комбинации скептически, так как третье лицо не может скрывать от уголовной юстиции документ, содержащий признание о подлоге.

Пренская заявила, что признания в подлоге Савелий вообще не подпишет, а подпишет только документ, лишающий кого бы то ни было возможности предъявлять по векселям иск к торгпредству. Членов разъяснил ей, что таким документом, кроме признания подложности векселей, теоретически могла бы быть только совместная декларация всех обвиняемых и Блонделя, в которой Иоффе, Либориус и Ко заявили бы, что они отказываются от всяких претензий к торгпредству и обращают таковые только на Савелия, а последний бы заявил, что эту ответственность принимает. Членов добавил, что он сомневается в том, чтобы берлинское торгпредство согласилось прекратить дело даже против такой коллективной декларации обвиняемых. Пренская сказала, что она думает, что такую декларацию можно было бы устроить, но для этого надо, чтобы Савелий был раньше на свободе.

После долгого и безрезультатного разговора на тему о том, что Савелий, де, не может же, сидя в тюрьме, сознаться и этим уничтожить свой единственный шанс на спасение и что он, выйдя на свободу, сделает все, что от него потребуется, Пренская выдвинула новое предложение: по ее словам, в известном ей месте спрятан документ, подписанный третьими лицами (т. е. не Савелием), безусловно доказывающий подложность векселей. Она попросит у Савелия разрешение достать этот документ и показать его Членову. Если его содержание будет убедительным, то документ будет депонирован у лица, пользующегося нашим доверием. После этого мы сможем заставить Иоффе и Ко подписать все, что угодно, а затем прекратим дело, не предъявляя документа в суд, ибо одна угроза предъявлением этого документа парализует всякую возможность иска по векселям и делает уголовный процесс ненужным. Членов ответил, что к этому вопросу можно вернуться, когда он будет знать, что это за документ и действительно ли он так убедителен.

Довгалевский замечал, что Пренская, видимо, еще не в курсе «сепаратных переговоров», начатых адвокатами Иоффе, в то время как им уже известно о ее намерении вступить в обсуждение условий мирового соглашения. «Мы, — пояснял Довгалевский, — исходим из того, что слушание дела, само по себе, для нас ни политически, ни юридически не интересно, а потому