Захар Прилепин - Непохожие поэты. Трагедии и судьбы большевистской эпохи: Анатолий Мариенгоф. Борис Корнилов. Владимир Луговской Страница 22

И образы его с каждым годом становились всё более органичными. И он — молился.

Быть может, Родине в меньшей степени, чем Есенин, хотя и Родине тоже.

Но товариществу, дружбе и высокому искусству молился точно — и этого немало.

Сегодня вместеТесто стиха меситьАнатолию и Сергею.

Поэтическая дружба была для него священнодействием!

А когда дружба иссякла — и поэзия отошла.

О други, нам земля отказывает в материнстве,Пусть будем мы в своей стране чужими.Делить досуги с ними мудрено, —Они целуют в губы нелюбимых,Они без песен пьют вино.Не говорите ж стихотворцам горьких слов,В пустыне жизнь что лёгкий дым,Но хлеб черствее, чем каменья.Мы сами предадимТоржественному запустеньюЛюбимые сады стихов.

Неожиданно выяснилось, что Мариенгоф в поэзии и в поэтической дружбе (а эти вещи для него, пожалуй, равнозначные) не лукавил и не кривлялся — долгое время он весь был соткан из этого.

Читавшие в начале 1920-х строки Мариенгофа о том, что он сам предаст запустению свои любимые стихотворные сады, могли подумать, что он опять кокетничает.

Но тут была правда — его поэтическая страсть скоро сойдёт на нет.

Окончательный распад дружбы с Есениным тут является едва ли не главной причиной.

Пока Есенина мотало по Европе и Америке, Мариенгоф несколько раз совершил те или иные оплошности: то пытался выудить у Бениславской, без ведома Есенина, главу из «Пугачёва» для публикации, то не передал какой-то причитающийся гонорар сестре Есенина — Кате, которая переехала в Москву, а она потом нажаловалась брату…

Но вернувшись в Россию, Есенин сбежал от Дункан и захотел вновь поселиться с Толей вместе, а Айседору послать туда же, куда послал всех предыдущих жён.

Мариенгоф предложил Есенину вернуться в их бывшую квартирку на Богословском. Есенин — согласно воспоминаниям Мариенгофа — отказался, сказав, что ни к чему пытаться усидеть на чужом облучке: тут у тебя, Толя, жена, сын…

На самом деле, Есенин некоторое время всё-таки жил с молодой семьёй Мариенгофа. Но это уже не прежняя их жизнь была: почти ничего от неё не осталось, только адрес жилплощади.

Одно время они вроде бы задумали на двоих купить новую квартиру…

Никритина, по-женски осознавая, что мужа этот золотоголовый может утянуть за собой, делает любопытный вывод: чтоб Сергей Александрович не брал в оборот Толю, надо его влюбить — и знакомит Есенина с актрисой Августой Миклашевской — незамужней, известной и очень красивой.

Надо сказать, Никритина угадала: Есенин видит Миклашевскую, пришедшую к ним в гости на Богословский, и немедленно увлекается ею…

Всё это какое-то время длится, но настоящей, причём в самом прямом смысле близости у Есенина с Миклашевской не складывается.

…Есенина опять качнуло к милому Толе.

Но что-то накопилось уже, что-то надорвалось и не приживалось больше — и клубок этот не распутаешь, сколько ни тяни за нитку — то один узелок, то второй, — и вызвать всех свидетелей не удастся.

Не прикипала душа, трещина пошла всё глубже и глубже.

Если б Мариенгоф поступил так же, как Есенин… оставил бы семью… жену… ребёнка… Но он не умел так обходиться с ближними, как Есенин. У Есенина была одна цель: поэзия, всё остальное должно было способствовать написанию стихов, продвижению даже не вверх, а ввысь. Мариенгоф такие ставки на поэзию уже не делал.

Напротив, с необычайным удовольствием он писал:

Ах, милый плут!Ах, дорогой сынишка!Ты продолжаешь славный род,Как солнышко любовь печёт.Но что это?Мой юный другУже разинул рот(Прощай, стихи,И вдохновенью крышка!),Сейчас каналья заорёт.

У Есенина было четверо детей от трёх женщин — и ни одного подобного стихотворения. Он вообще не понял бы, о чём тут речь идёт: что значит «Прощай, стихи»? Как это понимать?!

К тому же Есенин по-прежнему хотел быть вождём, но теперь уже почти точно решил, что имажинисты — это прошлое, пройденное (и был прав, увы), а команду нужно набирать другую.

Всё чаще он виделся с теми, кого по большому счёту оставил в 1919 году: крестьянская компания — Орешин, Клычков, прочие, даже Клюева вспомнил.

Есенин встречается с Троцким и хотя дарит ему последний номер «Гостиницы для путешествующих в прекрасном», но неожиданно много говорит именно о крестьянских поэтах — о том, что им негде публиковаться, все их обижают. Есенин хочет создать свой журнал и в список авторов Мариенгофа уже не вписывает: к чёрту Толю. И Вадима Шершеневича тоже.

Имажинисты его уже не волнуют.

Ещё волнует общий бизнес — но Мариенгоф, судя по всему, сознательно обанкротил летом 1924-го «Стойло Пегаса», после чего уехал с женой в Берлин и Париж. Есенин, как совладелец кафе, был уверен, что бывший друг его обокрал. Впрочем, есенинские подозрения ничем не подтверждаются: кафе действительно прогорело, Мариенгоф и сам бедовал, а на поездку они с женою копили целый год.

Встречу по возвращении Мариенгоф описывает так:

«От Есенина пахнуло едким, ослизшим перегаром:

— Ну?

Он тяжело опустил руки на столик, нагнулся, придвинул почти вплотную ко мне своё лицо и, отстукивая каждый слог, сказал:

— А я тебя съем!

Есенинское “съем” надлежало понимать в литературном смысле.

— Ты не серый волк, а я не Красная Шапочка. Авось не съешь.

Я выдавил из себя улыбку, поднял стакан и глотнул горячего кофе.

— Нет… съем!

И Есенин сжал ладонь в кулак».

Это была их первая ссора за шесть лет. На другой день вся литературная Москва говорила об этом: неразлучные — разошлись.

В сентябре 1924-го Есенин в компании поэта Грузинова объявит о роспуске группы имажинистов в газете «Правда». И «Правда» это публикует — подтверждая тем самым высокий и даже государственно значимый статус имажинистов — достаточно сказать, что больше в те годы ни одна литературная группировка на всю страну о своём распаде не объявляла.

Имажинисты в лице Мариенгофа, Шершеневича, Ивнева, Кусикова, Афанасьева-Соловьёва, Ройзмана и братьев Эрдманов ответят, что никто Есенину этого права не давал: распускать их…

Но они переоценивали свои возможности. Не то чтоб имажинизм был бессмыслен без Есенина — тут сложнее: самое время менялось, в бетон заковывалось, какие тут ещё имажинисты, «школа образа»…

После заявления Есенина Наркомпрос тут же закрыл журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном» — власть имажинисты раздражали всё сильнее, а зачем им журнал — если группы уже нет?