Кафка. Пишущий ради жизни - Рюдигер Сафрански Страница 21

Грегора, с которой рассказчик до сих пор вел повествование. Нужно сменить перспективу, перейти от личного стиля повествования к авторскому. Впрочем, Кафка понимал, что этот разрыв неизбежен, если он хотел описать семейный триумф. Но и удовольствия от этого он не испытывал. В письмах Фелиции 6 и 7 декабря 1912 года он пишет: «Любимая, итак, слушай, моя маленькая история окончена, правда в нынешнем виде я этим финалом вовсе не доволен, его можно было написать гораздо лучше, это несомненно».

Накануне вечером он умертвил Грегора и рассказал об этом Фелиции в таких словах: «Плачь, любимая, плачь, сейчас самое время поплакать! Герой моей маленькой истории только что умер. Если Тебя это утешит, знай, что умер он достаточно спокойно, примиренный со всеми»[98].

Но примирением заканчивать историю он не хотел. Умирающий Грегор «примирен со всеми»? Со своей семьей? В Кафке ненависть к семье была слишком сильна («Ненавижу их всех подряд»[99], – говорит он Броду), чтобы рассказ мог закончиться примирением. Поэтому даже ценой разрыва в истории заключительную сцену с семьей следовало наделить злым смыслом, изобразив роковой триумф тех, кто пережил Грегора.

С насекомым покончено, но победителей не следует выставлять в хорошем свете. Поэтому Кафка пожелал, чтобы на обложке фигурировало ни в коем случае не насекомое, а именно семья на фоне приоткрытой двери в «темную комнату»[100].

Это намек на то, что участь Грегора была выношена в лоне семьи. Но этот жалобный жест не должен бросаться в глаза. Подспудная «ненависть» к семье, которая в итоге одерживает верх, должна оставаться ощутимой, но при этом ограничиваться кафкианской максимой: «В борьбе между тобой и миром будь секундантом мира»[101]. В данном случае это означает, что не следует слишком нарочито выставлять семью неправой.

«История довольно страшненькая»[102], – предостерегает он Фелицию, а на следующий день пишет: это «омерзительная история»[103], которая вышла «из того же сердца, в котором Ты поселилась и каковое в качестве пристанища даже терпишь»[104]. Впрочем, ей не следует слишком огорчаться на этот счет: «Чем больше я пишу, чем больше я от самого себя освобождаюсь, тем, быть может, достойнее и чище я становлюсь для Тебя, хотя, конечно, из меня еще много всего надо исторгнуть[105], и для этого, кстати, крайне вожделенного занятия никаких ночей не хватит»[106].

Таким образом, представить себе превращение в жука – дело и «страшное», и «вожделенное». Тут одновременно стремление «исторгнуться» в представлении и «очиститься» с помощью него. Кроме того, в этом рассказе Кафка предается удовольствию выставить себя ничтожным и презренным и заходит в этом так далеко, что в итоге все становится смешным. Он пишет, как прошло чтение рассказа в гостях у Макса Брода: «Читал свою историю, доведя себя до полного неистовства. Потом мы просто приятно посидели и много смеялись»[107].

Год спустя Кафка принялся ухаживать за Гретой Блох – подругой Фелиции – и порекомендовал ей прочесть эту историю. Найдет ли она ее смешной, за это он ручаться не готов, однако, пишет он ей, «история ждет вас с нетерпением, в этом нет сомнений»[108].

Глава 5

Тоска по шири и дали. «Пропавший без вести». Новые миры. Скверные семьи. Приехал? Потерявшийся в стране безграничных возможностей.

26 сентября 1912 года – в промежутке между работой над «Приговором» и «Превращением» – Кафка приступает к роману об Америке под названием «Пропавший без вести». Он пишет будто в опьянении. «Кафка в невероятном экстазе»[109], – замечает в своем дневнике Макс Брод. До первой паузы в середине ноября Кафка успел написать шесть глав (больше 200 печатных страниц).

Роман об Америке – это воображаемый противовес фантазиям о самоуничтожении и превращении в аду семейной жизни. Но есть и другие способы сбежать от невзгод, например просто уехать. В своем воображении Кафка прощупывал этот вариант еще в 1912 году, когда был издан уже процитированный нами короткий текст «Внезапная прогулка». Там описано, каково это – «полностью отрешиться от своей семьи», когда домашний мир «уходит в бесплотность, а сам ты до черноты резко очерченным монолитом <…> поднимаешься к истинному своему облику».

Фантазия освобождения питается тем же импульсом, что и другой текст из цикла одержимости Америкой, носящий название «Желание стать индейцем». Он состоит всего лишь из одного предложения: «Быть бы индейцем, готов хоть сейчас, и на мчащейся лошади, наискось в воздухе, коротко вздрагивать над дрожащей землей, а потом отпустить шпоры, ибо нет шпор, а потом отбросить поводья, ибо нет поводьев, и едва видеть перед собой землю выкошенной догола степью, уже без холки, уже без головы лошади».

Не исключено даже, что этот текст относится к первой – несохранившейся – версии романа об Америке. Ее Кафка писал зимой-летом 1912 года. Работа была прервана семейными неурядицами вокруг недавно созданной асбестовой фабрики. «Как я, несмотря на все тревоги, держусь за свой роман – совсем как скульптурная фигура, которая смотрит вдаль, держась на глыбе»[110].

Для Кафки роман связан с представлением о шири и дали: «Роман так велик, – пишет он Максу Броду, – как будто я размахнулся писать по всему небу»[111]. Пока все идет довольно хорошо, но он уже предвидит момент, когда в этом путешествии в необозримое он «потеряет голову»[112].

В этот период Кафка читает про Америку все, что попадется под руку, в том числе и заметки в прессе. «Почти через день я обнаруживаю в газете соответствующую, не иначе как для меня одного предназначенную новость»[113]. Главным источником сведений была для него книга Артура Холичера «Америка сегодня и завтра», вышедшая в 1912 году. Вскоре Кафка почувствовал себя настолько подкованным в предмете, что без тени сомнения сообщил своему издателю Курту Вольфу, будто изобразил «самый что ни на есть современный Нью-Йорк»[114].

Разумеется, это была Америка, представление о которой Кафка составил по прочитанному. Однако были у него и семейные связи с этой страной. Его старший кузен по имени Отто Кафка в 1906 году уехал в США, где сумел скопить немалое состояние, после чего в 1909 году перевез туда своего младшего брата. Другой кузен по имени Эмиль Кафка отправился туда в 1906 году и вскоре занял руководящую должность в большом универмаге. Таким образом, эмиграция в Америку была их семье не в новинку. Кафка тоже вынашивал планы на этот счет. Он рассчитывал на поддержку дяди-космополита по имени Альфред Леви. Должность в