"Москва" над Берлином - Борис Николаевич Масленников Страница 2

даже на кличку «хохол» охотно отзывался. Однако, как помнится, знал только одну украинскую песню — «Дывлюсь я на нэбо…» По слуху играл — и неплохо — на гармошке. Увлекался футболом — был результативным форвардом. Не мог же он, Иван Луценко, играть в защите, его дело мячи в ворота противника забивать! И — свистел. Оглушительно, как соловей-разбойник свистел. Свистел, заложив в рот любое число пальцев — от одного до шести. Он бы и с большим числом пальцев, очевидно, мог бы свистеть, но уже больше в рот не влезало.　

Но все это на земле.　

В полете Иван был Мастером. Мастером с большой буквы.　

Еще в первые дни нашей совместной службы один из механиков в случайном разговоре, касающемся выполнения полетов, доверительно высказал такое свое мнение:　

— Вот в звене у Марченко два летчика — Леша Копылов и Луценко. Оба — хорошие летчики. Но Леша Копылов — чистый бомбардировщик, а Иван Луценко — прирожденный истребитель. Ему бы не бомбардировщик по маршрутам водить, а на истребителе «мертвые петли» да «бочки» крутить.　

Мне представляется, что да, Иван был бы прекрасным истребителем, но и летчиком-бомбардировщиком, командиром экипажа он был отменным.　

В полете он полностью преображался. Штурвал самолета уверенно держал серьезнейший, ответственнейший человек, который ни на йоту не отступал от жестких авиационных законов, точно выдерживал все параметры полета: курс — градус в градус, высоту — метр в метр, скорость — километр в километр, разворот — точно на заданный угол, время полета — секунда в секунду, режим работы двигателей — в полном соответствии с инструкцией, место в строю — до сантиметров от установленных дистанций и интервалов, посадка — точно у «Т».　

У него было какое-то особое «чутье» и к самолету — казалось, самолет и летчик одно живое существо, и к земле — он чувствовал ее прямо-таки интуитивно, что очень важно при взлете и посадке, и к воздушной обстановке — он ее как бы осязал всеми своими чувствами. И еще: он обладал молниеносной реакцией на малейшее изменение обстановки полета, что наглядно проявлялось в групповых полетах. Мог, например, прямо-таки необъяснимым путем «вычислить», как сейчас принято говорить, на несколько «ходов» вперед действия и ведущего, и ведомых в строю, что позволяло ему пилотировать так, что, казалось, наш самолет и самолет ведущего связаны в полете тонкой невидимой нитью. Недаром своим правым ведомым Дзгоев всегда брал наш экипаж, а позднее, на фронте, лучший ведущий нашей полковой колонны, заместитель командира полка майор Салов, так определял порядок самолетов на боевой вылет, что правым ведомым у него всегда оказывался экипаж Луценко. А Ивана он прилюдно называл: «моя правая рука». Ни один летчик полка не удостоился такого от скупого на похвалу Салова.　

В полетах от его, Ивана, резкости, вспыльчивости и излишней самоуверенности не оставалось и следа. Все это и делало его хорошим летчиком, ведь самоуверенность — первая предпосылка любого ЧП, вплоть до авиакатастрофы. И Иван это понимал.　

Летчики есть летчики. И нет для нашего брата большего счастья, чем полеты. Тем более что летать нам приходилось не так уж часто: время-то для страны было очень трудное — на фронтах Великой Отечественной, особенно в районе Сталинграда, шли кровопролитные бои, и Дальнему Востоку многое недодавалось, строго лимитировалось все: и ГСМ, и запчасти, и боеприпасы. Поэтому каждый полет готовился тщательно, а летный состав старался взять все от него, полета, для приобретения опыта применения бомбардировочной авиации хотя бы в условно-боевой обстановке, которая в непредсказуемый момент могла превратиться в действительно боевую, поскольку — и мы это хорошо понимали — японцы готовились начать боевые действия против нашей страны на Дальневосточном фронте (и такой, созданный еще в начале войны, фронт существовал в то время!), как только немецко-фашистские войска овладеют Сталинградом.　

А летали мы своим экипажем хотя и нечасто, но неплохо. И находились на хорошем счету в полку.　

Практически мы не ссорились. В экипаже самолета нельзя конфликтовать: там один за всех, все за одного. Правда, однажды по моей вине возник между нами «локальный» конфликт. Как-то, проверяя бомбардировочное оборудование самолета вместе с Иваном, я что-то резкое, что — и сам не помню, сказал ему. И не придал этому никакого значения. А потом смотрю — Иван чисто официальным тоном стал со мной разговаривать. И то исключительно по служебным вопросам. А так, что у него ни спросишь — молчит. Характер показывает. И в чем дело — не говорит. Через два-три дня слух о наших странных друг с другом отношениях дошел до Дзгоева. Вызвал он нас в свою землянку «на ковер», отругал по-всякому — все же правильный он был командир — назвал мальчишками и, в заключение, сказал:　

— Идите, и чтобы я больше никогда не слышал о ваших раздорах. В нашей эскадрилье такого не было и не должно быть. Вам же воевать вместе придется.　

С тех пор никаких разногласий между нами не было. Наоборот, с каждым днем мы как-то ближе, роднее, что ли, становились друг другу, не только в служебных, но и в личных делах; чаще советовались, прислушивались один к другому, вместе разрешали возникающие трудности. И эти чистые, скрепленные скупой мужской дружбой отношения мы пронесли через всю войну и длительную, к сожалению, по нашей вине, послевоенную разлуку.

Самолеты «Москва»

А предсказание Дзгоева сбылось.　

После разгрома немецко-фашистских войск под Курском и Белгородом, полтора десятка лучших экипажей самолетов Авиации Дальнего Действия из Дальневосточной Воздушной армии, в том числе, на зависть друзей-однополчан, и наш, в начале сентября 1943 года были направлены на пополнение фронтовых полков, потерявших немало летных экипажей в тяжелых июльско-августовских воздушных баталиях. Наш экипаж был направлен в 6-й бомбардировочный авиационный полк, базирующийся на полевом аэродроме около заштатного, привольно раскинувшегося среди калужских лугов и лесов, городка Мосальска. В составе этого полка прошли мы до Берлина, а затем до Сахалина, провоевав август сорок пятого года в небесах Монголии и Маньчжурии.　

Весной 1944 года наш полк переучивался на новейшую для того времени авиационную технику — самолеты Ту-2 — на одном из подмосковных аэродромов, возле местечка Малино, предназначенных для этой цели.　

Наши летчики и техники заранее изучали материальную часть самолета и двигателя непосредственно на московском авиационном заводе под руководством специалистов конструкторского бюро А. Н. Туполева, который и сам частенько проводил с ними занятия.　

Удивительное зрелище довелось увидеть им в заводских цехах, в том числе в цехе сборки, где уже готовые детали