Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома - Темби Лок Страница 2

и созревающих помидоров. В отдалении раздался звон колокола городской церкви, созывающий людей на обедню. На какое-то мгновение я представила свою семилетнюю дочку, бегущую босиком по вымощенной камнем улице. Вот еще одна причина, по которой я отправилась в добровольную ссылку на сицилийское побережье, – это был единственный способ сохранить ее папу живым в ее памяти.

Я запарковала машину на вершине крутого холма, поставила на нейтральную передачу и дважды проверила ручник. Затем нащупала между ногами коробку, содержавшую останки моего мужа, всю липкую от пота. Маленькая деревянная шкатулочка для колец, в которой когда-то он держал медиаторы для своей гитары, теперь являлась вместилищем частички его самого, которую я сохранила для себя. Коробочка оставила узор из вертикальных линий на том самом месте моего тела, которое он любил больше всего. Время пришло. И все же я не могла заставить себя выбраться из автомобиля.

Саро, будучи шеф-поваром, всегда говорил, что женится на американке или афроамериканке, обладающей кулинарной душой Италии. В его представлении я была итальянкой так, как людям и следует быть итальянцами, – за столом. Для него это значило любовь к свежей еде, почитание памяти и традиций, когда передаешь хлеб и пьешь местное вино. Это была жизнь, в которую я попала случайно, когда мы буквально врезались друг в друга под навесом лучшего во всей Италии магазина с мороженым. Судьба, удача.

Один взгляд – и я поняла, что его глубокие карие глаза таят в своей бездонности немыслимое количество историй и соблазняют меня поведать свои. Его профиль словно был срисован с одной из древних римских монет, а внешность – оливковая кожа, упрямый, волевой подбородок и копна волнистых угольно-черных волос – заколдовала меня картиной, изображавшей меня в его объятиях, вспыхнувшей в моем воображении, словно молния. Я сказала на своем лучшем школьном итальянском «Mi scusi»[1], а он ответил, ни секунды не колеблясь, «Hello». И в тот же миг все завертелось…

Теперь я понимала, что Саро, появившись в моей жизни, почти постоянно творил и создавал новые формы там, где прежде было лишь пустое пространство. Он умиротворял битвы в душе, неведомые даже мне самой, казалось, был всегда готов приласкать самые неупорядоченные, безответственные, несовершенные и противоречивые частицы меня. Вместе мы поглощали эту жизнь, словно с двух рук ели из одной тарелки. Готовые слушать, любить, смотреть в темноту и все равно видеть в ней тоненький серп луны.

Наконец я приоткрыла дверь автомобиля, и прохладный воздух хлынул внутрь, принеся с собой еще больше воспоминаний. Я думала о Саро и о земном удовольствии, которым мы наслаждались вместе в самом конце: о мороженом-льдинке в виде ракеты. Специфичность этого воспоминания поразила меня. Перенесла прямо в наш последний день. Когда пространство нашей жизни и все, что было в ней, уменьшилось до обусловленных смертью крошечных интимных жестов, например как я кормила своего умирающего мужа фруктовым льдом. Как я прикладывала льдинку к его губам, беспокоя каждый час медсестру просьбами достать новую упаковку с верхней полки морозильной камеры на случай, если мой муж очнется и сможет попробовать ее. Деликатная неизменная ласка, которую я хотела ему обеспечить, мои заключительные действия в роли той, которая любит и заботится. Мне хотелось, чтобы его последнее впечатление от больничной палаты было мягким, успокаивающим, даже в чем-то приятным. Он это заслужил. Все те годы, что он стоял позади меня на кухне, он учил меня, что детали – это главное. Ощущения от первого вкусового впечатления доступны только единожды. И если требовался фруктовый лед, то я решила, что это будет самый вдохновляющий фруктовый лед на свете: свежевыжатый лимонад с агавой. В те дни время мчалось и едва ползло одновременно. И хотя я делала все, что было в моих силах, чтобы подготовить нашу дочь, Зоэлу, которой только исполнилось семь, к жизни без папы – держала ее поближе, вовлекая в событие, которое навсегда изменит ее жизнь, – я все же переживала, что сделала недостаточно.

В последний день я закрыла раздвижные двери в нашу палату и присела рядом с ним на край больничной койки. Я водила тающим лакомством по его губам. Целая вечность с поцелуями этих губ принадлежала мне. Потом я поцеловала его в лоб и, когда выпрямилась, увидела, что кусочек растаявшего мороженого попал ему на язык. Он не отрывал от меня взгляда. Я тоже лизнула замороженный сок. Он улыбнулся. Мы делили приятный момент, как делали это в самом начале, когда он шептал мне на ухо после занятий любовью: «У меня неутолимая жажда твоей любви, любви к твоему телу и душе». И затем его не стало.

Его смерть стала еще одним событием, перевернувшим мою жизнь. Вся сила, которую я получила от него как женщина, мать и любимая, увяла мгновенно и полностью. Это словно быть выброшенной на острые скалы во время отлива брюхом кверху в полдень самого жаркого и солнечного, самого длинного дня самого длинного года твоей жизни. Казалось, не было дна у моих страданий, не было выхода – только вперед. Сквозь тьму, одиночество и острую нехватку его прикосновений. Но это было мое последнее обещание ему, и оно привело меня месяцы спустя, отчаявшуюся в поисках лучика света, к этому фруктовому саду в самом сердце Средиземноморья.

Прогудел последний удар церковного колокола, а я держала шкатулочку с прахом в руке. Amore, l’ho fatto – я сделала это. Я привезла нас так далеко. Я вышла из машины.

Садившееся солнце напомнило мне о нашей первой совместной поездке по Сицилии, когда мы забрались в самые глухие ее уголки. Кроме гор, коров, мужчин верхом на ослах и бесчисленных оливковых зарослей, смотреть было не на что. Мы не могли поймать радиоволну, поэтому в итоге много часов подряд разговаривали, изредка умолкая, пока наш миниатюрный «Фиат» преодолевал проселочные дороги с бесконечными спусками и подъемами. Я помню, что еще одним пассажиром нашего автомобиля был полуденный солнечный свет, наблюдавший за движением двух жизней. И теперь, когда я наконец выбралась из машины и выпрямилась, солнце снова было мне свидетелем. Земля под ногами казалась слегка рыхлой.

Передо мной возвышались большие железные ворота с колоннадой по бокам, сооруженной из спрессованной земли, глины и булыжников, уложенных друг на друга. Это создавало хоть и впечатляющий, но простой деревенский вход. По другую сторону от этого входа простирался забор из колючей проволоки, установленный поверх каменной подпорной стены. Она отделяла семейные владения от дороги. Я бросила взгляд на забор и немного прошлась вдоль периметра в надежде