Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера. Книги 1, 2, 3. Самая полная версия - Алексей Львович Шерстобитов Страница 193

На обратном пути в тюрьму я пытался утопить в небытии пережитое оскорбление, понимая, что и те, кто осуществил этот план, просто хотели проверить причастность, не имея ничего личного ко мне. Я не пытался сравнивать несравнимые вещи, хотя всё, что делал когда-то, тоже не имело ничего личного, кроме киевского «сюжета». С другой стороны, знаю, что существуют и другие методы воздействия, о которых рассказывали мои сокамерники. Скажем, очень серьёзный джентльмен, стоящий на самой высокой ступеньки криминальной иерархии, был вынужден подписать себе статью, взяв на себя подстроенную прямо в ОВД ситуацию с его супругой, якобы пытавшейся пронести ему наркотики, хотя в жизни своей ни она, ни он к этому вообще отношения не имели никогда. Но это уже неприятные нюансы специфики взятых когда-то на себя обязательств. Услышанное просто говорило о том, что когда-то достигнутая и точно соблюдаемая договорённость между милиционерами и криминалитетом о взаимной неприкосновенности семей и родственников, в настоящем, как это ни прискорбно, нарушается и, в первую очередь, самими же силовиками. Очень хочется надеяться, что такие случаи единичны – нельзя загонять хищника в угол.

Постепенно, подъезжая к временным «пенатам», я окунался в переживания встречи с родными, совершенно отстраняясь от суеты этого дня, и уже стоя, почти обнажённый, перед проводящими осмотр конвоирами пресловутой «девятки», поймал себя на мысли отстранённости от происходящего.

И всё же это был хороший день, один из немногих, не оставшихся пустым пятном в воспоминаниях – удачный, с приятными редкими нотками, как ценный экспонат в личном музее судьбы последних лет моей жизни, где зал каждого последующего года становится всё более пустым.

* * *

Утро каждого дня, в установленном для себя режиме начиналось с зарядки, чуть позже – с молитвы. Глаза открывались с мыслью о том, что всё происходящее – навсегда. Но с каждым днём она всё слабела и слабела, пока не заместилась более нужными и полезными.

Внешняя крепость и кажущееся здоровье, вместе с приходящим в порядок рассудком и успокаивающимися, хотя вряд ли это возможно, нервами. Все происходящие изменения были недоступны, лишь предположения (дело неблагодарное!) могли обрисовать какую-то картину. Но ясной она станет только при ознакомлении с материалами дела, где будут точки зрения и следствия, и других людей, давших показания задолго до меня.

Через полтора года после задержания появилась возможность ознакомиться со всем, что ложилось в основу предъявленного мне обвинения.

Шесть десятков томов уголовного дела, подготовленных, как оказалось, для первого суда, хотя должен был быть один, и освещавших меня и мою жизнь в порядке, необходимом следствию. Они рассказывали об общей картине происходящего, начиная с начала 90-х годов. Многого я не знал, кое-что даже предположить не мог, ведь белые листы, несущие на своих страницах страшные строки не только моей судьбы, повествовали и о судьбах других людей, закончивших, заканчивающих и ещё продолжающих своё существование.

Убийство сменялось убийством, мелькали фамилии, имена, сначала здоровых и энергичных молодых людей, с разными стезями, но в основном – с одним концом. Множество фотографий, расположенных в одинаковом порядке: улыбающиеся люди с уверенным взглядом и верой в такую же перспективу, оканчивали обуглившимися тлеющими трупами, и хорошо ещё, если в целом, а не расчленённом состоянии и безвестном месте.

Любимая фраза, наверное, чем-то озлобленного обывателя: «Они сами выбрали свою судьбу», – говорила и говорит скорее о неудовлетворённости своим положением в жизни, чем о настоящей причинно-следственной связи, приведшей каждого из нас к сегодняшнему дню. Но, как бы то ни было, у нас есть чему поучиться – хотя бы тому, что мы, кроме себя, никого больше не виним.

Ясно было немногое – ведь суд и подготовка к нему случились впервые в моей жизни. Всё прочитанное и узнанное у сокамерников отражало лишь оттенки, но не сами краски, пока не было понятно, что делать, а главное – как.

Все предложенные варианты защиты, ссылки, «трамплины отталкивания» к пониманию своих мотиваций – вообще не имели ничего общего с предполагаемыми столкновениями на суде. О чём-то писавшие судьи, адвокаты, психологи и даже следователи в литературе, останавливались на моральных факторах, на витиеватости закона, политической обстановке, состоянии обвиняемого, каких-то параллелях между преступником и присяжными, и почти все говорили, какие они молодцы и почему. Может быть, тогда так и было, но меня интересовали роль, поведение, оценка – да всё, без исключения, но только самого подсудимого, которому главную роль никто не передавал, он всегда был второстепенен, с чем я смириться никак не мог. Ненавижу доверять свою судьбу кому-то, к тому же когда чувствую, что что-то зависит от меня.

Здесь свою роль сыграли адвокаты и даже представители следственной группы. Может быть, это и поразительно, но и Рядовский и Ванин в один голос говорили, и я повторюсь, что нужно просто быть самим собой, причем защитник настаивал на моей главенствующей роли в собственной защите, чем ввёл меня в задумчивое состояние, из которого я вышел уже другим человеком, понимая, от чего отталкиваться и в каком направлении двигаться. Начал с того, что попробовал разобраться, а какой же я. Зачем? – Чтобы понять, какое воздействие моя персона, привыкшая скрывать свои эмоции от окружающих, оказывает на других.

Это оказалось сложным. Наиболее неординарных людей я просил при расставании (скажем, перед переводом в другую камеру) писать свои пожелания, в которых, хотели они того или нет, оставляли свои мнения.

Были и другие варианты, к примеру, предоставление материалов уголовного дела для прочтения сокамерникам, что всегда вызывало интерес, и в конце или даже во время прочтения давало результаты и отзывы со стороны читающего. Необходимо было понять реакцию на происходящее российской печати – ведь именно она формировала предварительные мнения обо мне у присяжных, хотя и считалось, и даже утверждалось, что периодических изданий они не касались. Кстати, были журналисты, пытающиеся пробиться ко мне с желанием написать что-нибудь серьёзное. Я считал это необходимым, мало того, искал всяческие возможности для такого общения, обращаясь, в том числе, и к родственникам, и к адвокату, но реакция была вялой из-за вполне понятных опасений.

В результате, к суду я подошёл с мнением, сформированным только газетами, и надо заметить, не таким уж плохим, особенно учитывая род моих занятий в последние пятнадцать лет!

Такое уже устоявшееся мнение необходимо было менять, причём, начиная с самого начала, учитывая, что мешать этому будут все: обвинитель, свидетели обвинения, пострадавшие и, конечно, представители масс-медиа, освещающие пусть и не самый громкий, но всё же процесс – нечего