Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 19

Этот барак принадлежит немкам обер-капо и капо. С сожалением покидают его узницы, выходя на холод декабрьского утра, – снова ждать своей очереди у ворот мужского лагеря.

На этот раз, однако, ждать приходится недолго. Первую партию впускают в баню. Сырой коридор с бетонным полом изрезан водосточными канавами. Стоят охранницы, эсэсовцы и несколько работающих здесь мужчин. Надо раздеться при них и отдать свою одежду в дезинсекцию. Женщины быстро раздеваются. Только бы не отстать, не быть последней, чтоб не привлечь к себе внимания. Каждая пытается спрятать свою наготу в толпе обнаженных. Мужчины тем временем приносят куски проволоки и раздают их женщинам, объясняя, как нужно связать одежду. Зоркие глаза эсэсовок ощупывают каждую входящую в баню голую фигуру, палка пресекает любую попытку пронести полотенце или мыло. У голого человека и руки должны быть пустые.

Кто-то идет, сжав руку в кулак.

– Was hast du denn da?[29]

Удар палки по пальцам, рука разжимается, на землю падает серебряная иконка.

– Heilige Theresia![30] – восклицает немка.

Стоящие рядом мужчины разражаются громким смехом. Носком сапога эсэсовец сталкивает крохотный предмет в канаву. Голая, исхудавшая фигура с бритой головой вся сжимается и уходит, сопровождаемая смехом. В бане, за дверью, тоже стоят мужчины. Надо подойти, наклонить голову, чтобы те посмотрели, нет ли вшей, а потом залезть на табуретку, поднять вверх руки и так дожидаться, когда начнут брить волосы на теле.

Большинство женщин настолько слабы и больны, что все их мысли поглощены одной-единственной – как продержаться на ногах до конца дня. Стыд и нравственные муки – удел немногих. И это очень хорошо.

После продолжительной и жаркой паровой бани женщины идут под холодный душ. Для многих это первое купание за несколько месяцев, первое разрешенное соприкосновение с водой. И пусть ни у кого нет мыла, все равно истерзанное укусами и зудом тело наслаждается водяной струей. Ледяной поток обрушивается на человека, заключив его в заколдованный круг. Пальцы ног и рук стынут от холода, кажется, будто внезапным ударом размозжен позвоночник, спирает дыхание. Бежать бы отсюда, но жалко воды, вожделенной воды – когда-то еще удастся получить ее в таком изобилии. Душ низвергается горным водопадом, подавляя крик на губах и пробираясь ледяным холодом к самому сердцу. Это словно средневековое испытание водой, словно здесь проверяется сопротивляемость организма. Кто не отступит – устоит. А пока что никак не нарадуешься этой шумной, брызжущей с потолка, освежающей струе. Но эсэсовки уже гонят прочь. Тысячи женщин, по пяти в ряд, со вчерашнего дня еще ждут у лагерных ворот… Души выключаются. Все тело до самой глубины продирает озноб вперемежку с пробудившимся было жаром. У большинства это завершается высокой температурой. Но некоторые – их, правда, немного – выдержат, не заболеют.

Женщины выбегают в соседнее помещение, и тут им опять преграждают дорогу мужчины, теперь с распылителями, наполненными зловонной жидкостью. Это дезинсекция. Наконец появляется тучная немка с полотенцем. Этим полотенцем вытираются сотни женщин, прошедших дезинсекцию. Оно грязное, липкое. Не хочешь вытираться – оставайся мокрым. Теперь, вероятно, принесут одежду. Голые женщины стоят, сжавшись всем телом, дрожа от холода. В помещении сквозняк, в незастекленные окна дует ледяной ветер. По плану, одежду должны были продезинфицировать в газовой камере и в паровом котле, пока женщины мылись. Но работники газовой камеры не успевают делать это. Ждать нужно час. Целый час стоять голыми в громадном помещении и мерзнуть. Но вот наконец приносят первую охапку обработанной одежды. Эсэсовцы вызывают заключенных по номерам, пришитым к платьям. Никто не откликается. Оказывается, что это номера немок, прошедших дезинсекцию вчера. Они, по-видимому, получили новую одежду, а их вещи продезинфицировали только сегодня и теперь раздают полькам. Пропотевшее, пропитанное чужим запахом белье все в пятнах, в блошиных следах. Именно в этот момент окончательно утрачивается сознание своей индивидуальности. Чувство такое, будто вместе с последней, принадлежащей тебе вещицей, безвозвратно пропавшей в дезинсекции, навеки утрачен некий осязаемый признак твоей тождественности с самим собой, утрачена всякая возможность доказать себе в минуты отчаяния, что ты сейчас и ты в прошлом – один и тот же человек. Ты уже не тот, что был. Ты – жалкое обездоленное существо. Голый, у которого отнято все на свете. Торопливо, несмотря па отвращение, ты прикрываешь свое озябшее тело чьей-то пропотевшей одеждой.

Одежда – это белье из двух предметов и полосатое платье с полосатой кофтой сверху. Широкие платья тучных немок болтаются на отощавших фигурах. На ногах чулки из разных пар, иногда один черный толстый, другой тоненький шелковый, изодранный сверху донизу. На голове полотняная косынка. Это все. Нет даже обрывка бечевки, чтобы повязать чулки.

Теперь нужно стоять и ждать, пока все женщины не получат одежду. Тело постепенно согревается, притаившиеся было вши снова зашевелились. Небольшая порция газа им не повредила, и они выползают, чтобы напиться крови.

Но об этом надо молчать, иначе получишь как следует по голове. К тому же пригрозят, что, пожалуйста, можно хоть завтра повторить. Этого никто не хочет, поэтому все молчат. Поймав вошь, убивают ее украдкой. Дезинфекционный барак – единственное место, где вшей ловят тайно.

Перед выходом полагается иметь на платье свой номер. Но одежда, вместе с нашитыми на ней номерами, затерялась где-то в котлах и газовых камерах. Всех, у кого нет номеров, избивают и велят им ждать. Наконец около полудня группа женщин покидает баню.

Фиктивная дезинсекция проведена. Перед воротами толпится несметное множество заключенных. Они так же пройдут через баню, как их предшественницы, и выйдут оттуда такими же завшивленными.

Бараки еще заперты. Из щелей несет газом. На воротах надписи: «Eine Laus – dein Tod»[31]. В бараках не осталось ровным счетом ничего. На пустых нарах нет даже тюфяков. Лишь к ночи привозят обработанные одеяла. Под действием газа вши выползли наружу и стоят торчком. Их пропасть. Газ был слишком слабый, и они живы, хотя и неподвижны. Женщины, получившие одеяла, могут обирать вшей, притаившихся за каждой шерстинкой. Но те, кто лишь поздним вечером вернется из дезинсекции, укроются в темноте одеялами и оживят собственным теплом оцепеневших насекомых.

С наступлением ночи беспокойные тени отделяются от бараков и спешат к своим «сезамам» под кирпичами, под бетонными трубами, в земле. Но «сезамы» пусты. Кто-то успел побывать здесь. Возможно, вездесущие блоковые, или ненасытные цыганки, или завистливые воровки, кто знает? Тут и там над пустым тайником застыла одинокая фигура. Смотрит. Разглядывает снег, что запорошил кирпич. Горько усмехается, кривя губы, и пытается осознать, что