Пантелеймон Кулиш - Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 2 Страница 18

В 1846 году один из петербургских художников просил у Гоголя, чрез посредство П.А. Плетнева, позволения напечатать вторым изданием первый том "Мертвых душ", с политипажами, в числе 3600 экземпляров. Он желал пользоваться этим правом в течение трех лет и предлагал за него Гоголю 1500 рублей серебром наличными деньгами. Ответ Гоголя, в письме его из Рима от 20 марта 1846 года, придает новую черту его строго-художническому характеру. Вот это письмо:

"...Художнику Б<ернардскому> объяви отказ. Есть много причин, вследствие которых не могу покаместь входить в условия ни с кем. Между прочим, во-первых, потому, что второе издание первой части будет только тогда, когда она выправится и явится в таком виде, в каком ей следует явиться; во-вторых, потому, что по странной участи, постигавшей издание моих сочинений, выходила всегда какая-нибудь путаница или бестолковщина, если я не сам и не при моих глазах печатал. А в-третьих, я враг всяких политипажей и модных выдумок. Товар должен продаваться лицом, и нечего его подслащивать этим кондитерством. Можно было бы допустить излишество этих родов только в таком случае, когда оно слишком художественно. Но художников-гениев для такого дела не найдешь; да притом нужно, чтобы для того и самое сочинение было классическим, приобретшим полную известность, вычищенным, конченным и ненаполненным кучею таких грехов, как мое".

Выше было упомянуто, да и из самих писем видно, что Гоголь, в 1845 году, был опасно болен. Однажды он уж касался черты, отделяющей человека от жизни с ее очарованиями и заблуждениями и в это время все, что напечатал он, естественно, представилось ему слишком ничтожным, в сравнении с тем, чем была полна душа его, проникнутая высшим бесстрастием и великими предчувствиями иной жизни. Обозревая с духовной высоты своей все пройденное поприще, он находил только свои письма к друзьям произведениями, обещающими пользу ближнему, и потому составил завещание - издать выбор из них после смерти. Но здоровье и употребление моральных сил возвратились к нему еще один раз. Тогда, не теряя времени, он собрал у своих друзей лучшие свои письма и выбрал из них то, что, по его мнению, должно было "искупить бесполезность всего дотоле им напечатанного".

Между тем в обществе еще не было известно, что произошло в душе Гоголя, ибо он только изредка, и то перед ближайшими друзьями, приподнимал покров с души своей. Все считали Гоголя еще прежним Гоголем, все ожидали от него второго тома "Мертвых душ", в смысле произведения юмористического, и, может быть, немногие только помнили его намек на "незримые, неведомые миру слезы"...

В это время вдруг падает на стол к г. Плетневу его рукопись, исполненная странных признаний, воплей души, томящейся в ее греховной тесноте, проповедей, облеченных всею грозою красноречия, указующего прямо на болящие раны сердец, полу-дозрелых убеждений и горького сарказма. То была известная теперь каждому "Переписка с друзьями". Она произвела на всех, кому показал ее поверенный поэта, такое впечатление, какое испытывает человек, когда его введут в огромную фабрику, где отливаются из чугуна или бронзы колоссальные создания скульптуры. Множество народа мечется туда и сюда посреди таинственных закоулков, дышащих жаром геенны; пламя хлещет в гортань печей, утоляя неутолимую их жажду пламени; металлы, подобно ломкому льду, превращаются в жидкость и грозят огненным, все-пожигающим потопом. И везде необъяснимый, незнакомый для слуха шум, клокотанье, свист и шипенье; везде загадочное, по-видимому, беспорядочное и зловещее движение. Кажется, что искусство ваятеля выступило из своих пределов, потеряло свои правила и гибнет вместе со всею его спутавшеюся фабрикою. Так именно - по крайней мере на пишущего эти строки - подействовала "Переписка с друзьями". Это была распахнутая внезапно дверь во внутреннюю мастерскую Гоголя, когда в ней кипела самая жаркая работа и когда он находился в напряженном, трепетном и вместе энергически-восторженном состоянии духа, подобно тому, как Бенвенуто Челлини при отлитии колоссальной статуи Персея. Но тут работа была громаднее и опасность больше. Если бы не направил Гоголь куда следует потоков души своей, расплавленной высшим поэтическим огнем, собственный пламень сжег бы его и собственный прилив мыслей, чувств и глубоких душевных сокрушений уничтожил бы его в минуту высочайших поэтических предчувствий. Вот почему так сжалось за него сердце у каждого истинного ценителя его таланта, хотя никто не мог тогда объяснить себе, чего именно надо опасаться. Книга вышла в свет во всей странности нового покроя своих мыслей, и всюду повторились разнообразно ощущения, испытанные в небольшом кружке приближенных Гоголева друга.

Прежде, однако ж, нежели представлю, как эти ощущения выразились печатно и письменно и каковы были последствия того, считаю нужным поместить письма Гоголя к П.А. Плетневу по поводу издания "Переписки с друзьями".

XXIV.

Письма к П.А. Плетневу по поводу издания "Переписки с друзьями": тайна, в которой должно было быть сохранено дело; - расчеты на большой сбыт экземпляров; - поправки; - высокое мнение автора о значении книги; - искренняя преданность к Царствующему Дому; - о нуждающихся в помощи; - кому послать экземпляры; - об издании "Ревизора с Развязкой"; - сожаление о перемене редакции "Современника"; - о сообщении толков и критических статей; - о втором издании "Переписки с друзьями"; - о малодушии в стремлении к добру; - взгляд Гоголя на самого себя и на дружеские связи с знатными людьми; - отношение "Переписки с друзьями" к "Мертвым душам".

1

"Июля 30 (1846). Швальбах. Наконец моя просьба! Ее ты должен выполнить, как наивернейший друг выполняет просьбу своего друга. Все свои дела в сторону и займись печатанием этой книги, под названием: Выбранные места из переписки с друзьями. Она нужна, слишком нужна всем - вот что покаместь могу сказать; все прочее объяснит тебе сама книга. К концу ее печатания, все станет ясно, и недоразумения, тебя доселе тревожившие, исчезнут сами собою. Здесь посылается начало. Продолжение будет посылаться немедленно. Жду возвратно некоторых писем еще, но за этим остановки не будет, потому что достаточно даже и тех, которые мне возвращены. Печатание должно происходить в тишине: нужно, чтобы, кроме ценсора и тебя, никто не знал.------Возьми с него также слово никому не сказывать о том, что выйдет моя книга. Ее нужно отпечатать в месяц, чтобы к половине сентября она могла уже выйдти. Печатать на хорошей бумаге, в 8 долю листа средн<его> формата, буквами четкими и легкими для чтения; размещение строк такое, как нужно для того, чтобы книга наиудобнейшим образом читалась. Ни виньеток, ни бордюров никаких; сохранить во всем благородную простоту. Фальшивых титулов перед каждою статьею не нужно; достаточно, чтобы каждая начиналась на новой странице, и был бы просторный пробел от заглавия до текста. Печатай два завода и готовь бумагу для второго издания, которое, по моему соображению, воспоследует немедленно: эта книга разойдется более, чем все мои прежние сочинения, потому что это до сих пор моя единственная дельная книга. Вслед за прилагаемою при сем тетрадью будешь получать безостановочно другие. Надеюсь на Бога, что он подкрепит меня в сей работе. Прилагаемая тетрадь занумерована № 1; в ней предисловие и шесть статей, и того семь; да включая сюда еще статью об "Одиссее", посланную мною к тебе за месяц перед сим, которая в печатании должна следовать непосредственно за ними, - всего восемь. Страниц в прилагаемой тетради двадцать".