Путешествие в пушкинский Петербург - Аркадий Моисеевич Гордин Страница 16

В каждой части имелся съезжий дом. В нем жил частный пристав, помещались канцелярия, арестантские камеры и лазарет. Здесь же находились пожарная команда «с инструментом» и команда фонарщиков. Особое помещение отводилось для произведения экзекуций: там секли провинившийся простой народ. Из этого помещения, как вспоминают современники, нередко доносились свист розог и крики истязуемых. Съезжий дом Первой Адмиралтейской части находился в самом центре города, на Большой Морской улице, и его пожарная каланча высоко поднималась над всеми окрестными домами.

Полицейская часть объединяла несколько кварталов, в каждом из которых распоряжался квартальный надзиратель. Он выполнял свои обязанности вместе с одним или двумя помощниками, а также городовым унтер-офицером и вице-унтер-офицером, или, как их еще называли, хожалыми.

Чудовищный произвол, самоуправство и лихоимство отличали деятельность всех полицейских чинов.

Решая для себя вопрос, где больше всего творится безобразий и беззаконий, лицейский друг Пушкина декабрист Иван Пущин в начале 1820-х годов надумал идти служить в квартальные надзиратели. Для дворянина, гвардейского офицера, внука адмирала, это было весьма необычное намерение. Хотя по зрелом размышлении Пущин пришел к выводу, что сможет сделать больше добра в должности надворного судьи, само его намерение характерно. О полицейских никто не говорил доброго слова. Так было в начале 1820-х годов, так было и десять лет спустя.

В своем журнале «Современник» Пушкин в 1836 году напечатал повесть Гоголя «Нос». Здесь очень точно были изображены нравы столичной полиции. Вот, например, как беззастенчиво выпрашивает взятку явившийся к герою повести квартальный надзиратель: «Очень большая поднялась дороговизна на все припасы… У меня в доме живет и теща, то есть мать моей жены, и дети; старший особенно подает большие надежды: очень умный мальчишка, но средств для воспитания совершенно нет никаких». Ковалев догадался и, схватив со стола красную ассигнацию, сунул в руки надзирателю, который, расшаркавшись, вышел за дверь, «и в ту же почти минуту Ковалев слышал уже голос его на улице, где он увещевал по зубам одного глупого мужика, наехавшего со своею телегою как раз на бульвар».

Во всех частях города, особенно «в приличных местах», стояли черно-белые «в елочку» полицейские будки. В них днем и ночью дежурили будочники, так называемые «градские сторожа». Они должны были днем следить, чтобы не возникало шума, ссор и беспорядка, а ночью, бодрствуя, окликать прохожих и смотреть, чтобы на улице не шатались люди «подозрительные». Однако стражи порядка далеко не всегда выполняли свои обязанности как следовало. А пожаловаться на них было некому. В полиции существовала круговая порука.

Дело зашло столь далеко, что даже такой махровый реакционер, как издатель «Северной пчелы» Булгарин, счел необходимым предупредить об этом правительство в специальной записке, предназначавшейся для управляющего Третьим отделением Дубельта: «Если б я открыл, что будочник был пьян и оскорбил проходящую женщину, я бы приобрел врагов: 1) министра внутренних дел, 2) военного генерал-губернатора, 3) обер-полицмейстера, 4) полицмейстера, 5) частного пристава, 6) квартального надзирателя, 7) городового унтер-офицера и par dessus le marche[8] – всех их приятелей, усердных подчиненных и так далее. Спрашивается: кому же придет охота открывать истину, когда каждое начальство почитает врагом своим каждого открывающего злоупотребление или злоупотребителей в части, вверенной их управлению?!!»

Николай I считал, что всякое нарекание на полицию есть вольномыслие. Когда в 1832 году была издана шуточная поэма Елистрата Фитюлькина (И. А. Проташинского) «Двенадцать спящих будочников», царь весьма разгневался тем, что она заключала в себе описание действий полиции «в самых дерзких и неприличных выражениях» и «приноровлена к грубым понятиям низшего класса людей, из чего видимо обнаруживается цель распространить чтение ее в простом народе и внушить оному неуважение к полиции». Было приказано цензора, пропустившего книжку (писателя С. Т. Аксакова), от должности уволить.

Полиция оберегала устои крепостнической монархии. Потому правительство не жалело денег на увеличение числа полицейских и на их содержание. Если в конце XVIII века в штате Управы благочиния было всего 647 человек, то в 1838 году в полиции служило одних только «нижних чинов» – рядовых и унтеров-офицеров – 1753 человека. И еще при обер-полицмейстере имелась специальная воинская команда почти из 700 человек да будочников было около 1000.

В обязанности Управы благочиния входило «иметь попечение о сохранении в городе благочиния, добронравия и порядка», а также смотреть за мостами, перевозами, пожарными командами, чистотою улиц, медицинской частью, мерами и весами.

«Благочиние» населения было главной заботой полиции. Домовладельцам предписывалось незамедлительно сообщать обо всех вновь прибывших и отъезжающих. А если случалась просрочка, то за сутки взимался штраф в размере 10 рублей. Тот же, кто давал убежище беспаспортным, бродягам и беглым, платил еще дороже – 25 рублей в сутки – и привлекался к суду, ибо по закону подобных лиц надлежало ловить и предъявлять начальству. Подозрительные люди тотчас же арестовывались и отправлялись на съезжую, а оттуда в Смирительный дом – тюрьму. Тюрьмами также ведала полиция.

Полиция следила за исполнением жителями многочисленных повинностей. Все владельцы домов обязаны были блюсти чистоту улиц – «каждый против своего двора», вывозить сор за город в указанные места, зимою тротуары или часть улицы перед домами посыпать песком, разравнивать снежные ухабы; весною, когда стает снег, счищать и «свозить навоз, грязь»; летом – подметать. Для этого каждый владелец большого дома содержал одного или нескольких дворников, которых полиция обязывала также знать всех живущих в доме, извещать о приезжающих и «об особенных случаях». Ночью в центральных кварталах дворники по очереди дежурили у домов.

Для петербургских жителей существовало множество ограничений и запретов. Следить за их соблюдением также предписывалось полиции. Ей следовало пресекать распространение «предосудительных» политических слухов, запрещать недозволенные «общества, товарищества, братства», а также искоренять азартные игры под названием «лото, фортунка, орлянка», не разрешать «как при прогулках пешком, так и проезде в экипажах курить в городе цигарки» и т. д., и т. п.

Грибоедов в 1826 году писал о «душном однообразии» и «отменно мелкой, ничтожной деятельности», характеризующих атмосферу столицы. Гоголю, приехавшему в Петербург в 1829 году, сразу бросилась в глаза всеобщая подавленность, царившая в городе: «Тишина в нем необыкновенная, никакой дух не блестит в народе». В создании этой всеобщей «тишины», этого «душного однообразия» или, по Пушкину, «духа неволи» полиция играла роль немаловажную. Относительно же других ее функций Управа благочиния отнюдь не оправдывала своего названия. Жалобы и прошения жителей, поступавшие в ее канцелярию, передавались из одного отделения в другое и часто бесследно исчезали. Беспорядок здесь царил такой, что месяцами нельзя было добиться не только решения дела, но даже установить его местонахождение. А вымогательством чиновники занимались так нагло, что видавшие виды петербургские