Достоевский и шесть даров бессмертия - Гаянэ Левоновна Степанян Страница 16

Как художники и мыслители они представляются антагонистами. Так, Достоевский тяготеет к романтизму, к мысли о том, что хаос изначально присущ природе человека, и путь созидания и гармонии – это опыт преодоления хаоса. Толстой же, будучи выходцем из аристократической фамилии, тяготел к французской рационалистической литературе и разделял мысли французских просветителей о том, что гармония от рождения присуща человеку, что добрая природа его извращается неправильным воспитанием.

Веровали они равно, но различно. Для Достоевского божественное происхождение Христа было бесспорно, спасение он видел в религиозной вере, отводя важную роль Русской православной церкви. Попытки установить добро без Бога Достоевский толковал как зло.

Толстой же в ответ на «Определение Святейшего Синода от 20–22  февраля № 557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом» писал: «Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством». Церковь же в конце жизни он полагал лишь социальным институтом.

Но Толстого и Достоевского роднит мечта о всемирном братстве, основанном на христианских принципах, проповедь деятельного добра и интерес к вопросам детской психологии и педагогики.

Толстой основал яснополянскую школу, написал десятки статей об образовании. Много общего у Толстого и Достоевского в понимании того, что следует читать детям в начальной школе. Они оба соглашались с тем, что высокая классическая литература крестьянским детям непонятна. Например, Достоевский в «Дневнике писателя» в январе 1876 г. пишет: «Чтение, если уж оно допущено, конечно, есть чрезвычайно развивающая вещь <…> в нашей литературе совершенно нет никаких книг, понятных народу. Ни Пушкин, ни севастопольские рассказы, ни “Вечера на хуторе”, ни сказка про Калашникова, ни Кольцов (Кольцов даже особенно) непонятны совсем народу».

Толстой создает корпус текстов, доступных для понимания крестьянских детей. Для детских «Азбуки» и «Новой Азбуки» – около 600 рассказов, притч и басен. По замыслу Толстого, такие тексты должны были стать переходным звеном от простого чтения к сложному миру классической литературы.

Достоевский внимательно следил за педагогическими опытами Толстого и даже хотел отрецензировать только что вышедшую в свет «Азбуку», но, в силу занятости, не успел. Сам он предложил метод комментированного чтения отрывков из священных книг.

Оба интересовались педагогической деятельностью Фридриха Фребеля, но отрицательно отнеслись к идее организации детских садов и к мысли о регламентации народного образования сверху. Оба полагали, что задача образования – гармонично развивать естественные способности ребенка без насилия над ним.

Стремясь раскрыть тайны человеческой души, Достоевский пытается проследить ее рост от рождения человека до смерти. Потому художественный мир Достоевского густонаселен детьми, подростками и молодыми людьми разных типов, от горячо верующих, как Алеша Карамазов, до хулителей Бога, как в «Бесах».

Оба пытались изменить мир, начиная с себя.

Толстой о Достоевском

Отношение Толстого к Достоевскому показательно на фоне развития истории со Страховым. При жизни Достоевского Страхов дружил с обоими писателями (с Толстым больше), а после смерти Достоевского он написал Толстому письмо, в котором представил покойного неприглядно. Однако Толстой к этому письму отнесся сдержанно и ответил так (5 декабря 1883 г.): «Мне кажется, Вы были жертвою ложного, фальшивого отношения к Достоевскому, не Вами, но всеми – преувеличения его значения и преувеличения по шаблону, возведения в пророка и святого, – человека, умершего в самом горячем процессе внутренней борьбы добра и зла. Он трогателен, интересен, но поставить на памятник в поучение потомству нельзя человека, который весь борьба. Из книги Вашей я первый раз узнал всю меру его ума. Чрезвычайно умен и настоящий. И я все так же жалею, что не знал его».

Отношение же Толстого к творческому наследию Достоевского было неоднозначным. «Мертвый дом» он считал лучшей книгой в русской литературе, о чем неоднократно высказывался. Например, в письме Н. Н. Страхову от 26 сентября 1880 г.: «На днях нездоровилось, и я читал «Мертвый дом». Я много забыл, перечитал и не знаю лучше книги изо всей новой литературы, включая Пушкина.

Не тон, а точка зрения удивительна – искренняя, естественная и христианская. Хорошая, назидательная книга. Я наслаждался вчера целый день, как давно не наслаждался. Если увидите Достоевского, скажите ему, что я его люблю».

Нравились ему и иные мысли и в других произведениях. Например, встречаем в «Яснополянских записках» Д. П. Маковицкого: «Но поучения Зосимы, особенно его последние, записанные Алешей мысли, хороши».

Однако как художник Толстой многого в романах Достоевского не принимал: ему не нравились избыточное, с его точки зрения, многословие, повторения, одинаковость речевых характеристик героев. Вот примеры высказываний Толстого из воспоминаний Г. А. Русанова «Поездка в Ясную Поляну» (1883 г.): «“Записки из Мертвого дома” – прекрасная вещь, но остальные произведения Достоевского я не ставлю высоко. Мне указывают на отдельные места. Действительно, отдельные места прекрасны, но в общем, в общем – это ужасно! <…> Достоевский говорит, говорит, и в конце концов остается какой-то туман над тем, что он хотел доказать. У него какое-то странное смешение высокого христианского учения с проповедованием войны и преклонением перед государством, правительством и попами». Про «Братьев Карамазовых» оттуда же: герои «говорят языком автора, они говорят каким-то натянутым, деланным языком, высказывают мысли самого автора». Про «Преступление и наказание» оттуда же, в ответ на высказывание о том, что это лучший роман Достоевского: «Да, лучший. Но вы прочтите несколько глав с начала, и вы узнаете все последующее, весь роман». Тем не менее в первой законченной редакции романа «Воскресение» Нехлюдов дал Катюше Масловой «Преступление и наказание».

Подобного рода критические замечания в разных записках и воспоминаниях собеседников Толстого многочисленны и варьируются незначительно, но при этом Толстой признавал: «Его небрежная страница стоит целых томов теперешних авторов. Я для “Воскресения” прочел недавно “Записки из Мертвого дома”. Какая это удивительная вещь!» (П. А. Сергиенко. Записи).

Или из записей близкого друга Толстого В. Г. Черткова про Достоевского: «Достоевский, да – это писатель большой. Не то что писатель большой, а сердце у него большое. Глубокий он. У меня никогда не переставало к нему уважение». Или еще из записей Маковицкого: «Он много пережил, передумал. Умел устоять, чтобы не льстить толпе».

Работая над трактатом «Что такое искусство?» (1897–1898), Толстой в разных его вариантах неизменно включает Достоевского в перечень писателей, «передающих самое высокое чувство», наравне с Гюго и Диккенсом: «…лучшие произведения искусства нашего времени передают чувства, влекущие к единению и братству людей (таковы произведения Диккенса, Гюго, Достоевского) <…>».

！

Толстой не только восхищался Достоевским как читатель или критиковал его как писатель. Достоевский входил в перечень нравственных авторитетов, наравне с Паскалем, Катоном и