Архив еврейской истории. Том 14 - Олег Витальевич Будницкий Страница 16

Таковы истинные причины и мотивы дела, поднятого советским представительством[183].

Правда, глава правительственной комиссии Хинчук, ознакомившись 5 января 1929 года с доставленной в Москву копией записки Савелия, резонно заметил, что в ней утверждается, будто история с векселями раздута по инициативе Чичерина, хотя на самом деле она «разыгралась уже тогда, когда Георгия Васильевича в Москве не было и Комиссариатом управлял Максим Максимович». Ведь с конца лета 1928 года Чичерин, выехавший за границу для лечения, не принимал участия в руководстве НКИД. Таким образом, по версии Савелия выходит, что «комиссариат, возглавляемый с середины августа Максимом Максимовичем, инсценировал будто бы всю эту историю для компрометации самого же Максима Максимовича»[184].

Сам Чичерин, комментируя 12 января сообщения эмигрантской прессы о вексельном деле, напишет Карахану из Висбадена:

Уважаемый товарищ,

Нельзя упрекать М[аксима] Максимовича] в том, что у него брат — жулик и предатель, но можно его упрекать в том, что с этим братом он поддерживал наитеснейшие сношения до самого последнего времени и выдавал секреты ему, не члену партии.

В «Последних Новостях» 9-го января[185] сообщалось содержание показаний Савелия Литвинова: М[аксим] М[аксимович] писал ему, что его приятель Стомоняков назначен торгпредом в Париж и при этом М[аксим] Максимович] условился со Стомоняковым, что Савелию дадут место в парижском торгпредстве. Разве предположение о назначении Стомонякова в Париж не было абсолютным секретом?

Раньше в немецких газетах сообщалось частично содержание письменного заявления Савелия Литвинова. Максим] Максимович]-де, будучи в Австрии, встретился с ним и сказал, что Чичерин ведет против него, М[аксима] Максимовича], борьбу вследствие того, что он, М[аксим] Максимович], борется против беззакония ГПУ и Коммунистического] И [нтернационала]; Чичерин и Карахан — его, М[аксима] Максимовича], враги; он, М[аксим] Максимович], боится, что Чичерин использует его отпуск для удара против него, М[аксима] Максимовича]. Савелий выводит, что обвинение против него, Савелия, есть удар Чичерина, переславшего 8 миллионов западным компартиям, против М[аксима] Максимовича].

Ужасно много знает Савелий! Грубое вранье о мнимых 8-ми миллионах и о мнимой пересылке денег Коммунистическому] И [нтернационалу] (вранье злостное) перемешано со знанием наших отношений. Клеветник знает наши отношения.

С товарищеским приветом, Г. Чичерин[186].

В эмигрантских газетах появлялись и другие «разоблачения» Савелия, касавшиеся деятельности большевиков по изысканию средств для нужд Коминтерна. Этим якобы заправлял Туров, который действительно служил в берлинском торгпредстве с 1921 года, работая параллельно по линии ИНО ВЧК-ГПУ и участвуя, по заданию Политбюро ЦК РКП(б), в финансировании германской революции. В 1923–1924 годах Туров являлся вторым заместителем торгпреда, осуществляя непосредственное руководство административной и регулирующей частями торгпредства, а вернувшись в 1925 году в Москву на должность члена коллегии Наркомата внешней торговли СССР, поселился в том же доме (по адресу: Кузнецкий Мост, 14а), где жил Литвинов-младший, с которым, если верить ему, был очень дружен и которому вполне доверял.

«Зимой 1925-26 г. (не то в декабре 1925 г., не то в январе 1926 г.) он, Туров, — уверял Савелий, — под строжайшим секретом передал мне, что получил поручение от Коминтерна учесть векселя за границей и перевести эти деньги во Францию для начатия энергичной кампании в Марокко, Алжире и вообще Северной Африке». Подобные распоряжения передавались-де Турову неоднократно, вследствие чего, утверждал Савелий, когда «однажды я получил от Наркомторга приказ выдать из сумм торгпредства 500 тыс. рублей Коминтерну, я моментально это исполнил без всякого запроса своего берлинского начальства». Член коллегии НКИД С. И. Аралов[187] поделился с Савелием, что выданные им деньги якобы «по приказу Чичерина, хотя замнаркоминдел Литвинов был против этого», отправили в Англию и Францию[188].

Для подтверждения своих «разоблачений» 14 декабря Савелий передал следователю ряд документов, в том числе: 1) два личных письма брата, от 15 апреля 1927 года и 10 августа 1928 года; 2) три письма Турова, от 18 октября 1924 года (с просьбой выяснить, как обстоят дела с его квартирой, ввиду предстоящего возвращения в Москву), 30 октября 1924 года (на ту же тему) и 27 апреля 1927 года (о передаче заместителю главы «Азнефти» К. А. Румянцеву[189] письма, которое уже поздно отсылать в Висбаден, ибо он собирается оттуда в Берлин); 3) акт передачи Рубинштейном документов, печатей, помещений московской конторы торгпредства, от 29 марта 1926 года; 4) копию своего, февральского за 1927 год, письма берлинскому торгпреду Бегге; 5) копию машинописного письма Литвинова-старшего с его рукописными вставками, от 14 апреля 1927 года, адресованного тому же Бегге; 6) удостоверение, подписанное 7 декабря 1923 года замнаркома внешней торговли Фрумкиным и исполняющим обязанности управделами НКВТ Э. К. Дрезеном[190], о делегировании Литвинова на учредительное собрание Русско-английского сырьевого общества, и т. д.[191]

Тем не менее, как сообщал Довгалевский 21 декабря, «показания Литвинова и он сам произвели на следователя весьма неблагоприятное впечатление». К этому времени появились и новые показания Алыпица, противоречившие тем, которые он дал в Париже, а из Берлина телефонировали, что сведения Либориуса не подтвердились. После этого следователь Одибер принял решение об аресте подозреваемых, которого избежал лишь Алыпиц, успевший выехать из Парижа в Берлин, и в четверг 20 декабря Савелий Литвинов, Марк Иоффе и Вилли Либориус были задержаны, а вечером того же дня официально заключены до суда под стражу[192].

5. Под следствием

Савелия арестовали в семь часов утра в третьеразрядной гостинице на авеню Виктория, где, как утверждалось в прессе, он снимал номер под фамилией… Пренский. «Литвинов и его дама, — рассказывал газетчикам один из служащих отеля, — приехали к нам неделю тому назад из Базеля <sic! — В. Г.>. Сначала они сняли хорошую комнату, а потом, из экономии, перебрались в другую, за 25 франков в сутки. Жили скромно, никого не принимали, никуда по вечерам не выходили. Даже еду приносили с собой, чтобы не тратить лишних денег в ресторане»[193].

Обнаружив в гостиничном номере «неодетую девицу», полицейский комиссар Николь поинтересовался у Савелия: «Это ваша супруга?», на что тот смущенно ответил: «Н…не совсем. Это — моя хорошая знакомая, мадемуазель Ева Пренская». Описывая столь пикантный эпизод в фельетоне «Каин и Авель», известный эмигрантский острослов А. А. Яблоновский[194] предлагал «из двух братьев Литвиновых считать Авелем младшего брата, Литвинова-Пренского, “павшего жертвой любострастия”»[195]. Но, когда на судебном процессе названную даму, которая, по сообщениям эмигрантской прессы, служила какое-то время в парижском торгпредстве, назовут