Записки психиатра. История моей болезни - Виктор Хрисанфович Кандинский Страница 15

науке (по ее собственному объяснению), «опротивело» ей. Постоянною ее мечтою было заняться торговлею или каким-нибудь выгодным ремеслом. Наконец, года 4 тому назад, взяв заимообразно у одного из своих знакомых 500 р., Губарева начала промысел легкового извоза, причем отдалась этому делу с необыкновенным увлечением; она сама закупала корм для лошадей, сама готовила пищу извозчикам, запрягала и отпрягала лошадей, мыла как лошадей, так и экипажи и т. п. Насколько выгоден был для нее этот промысел, родные и знакомые ее не знают, так как она никого не посвящала в подробности своих дел. В последний год у нее было только две лошади с одною закладкою и два работника, ездившие поочередно. Из работников Пахом Чудин поступил к ней с того времени, как она завела лошадей. Особых отношений к нему Губарева, по-видимому, не имела, но он ей, по ее собственным словам, был ближе, чем другие работники, потому что долго служил у нее и отчасти помогал ей в ее домашних работах. Со своими работниками Губарева обращалась запросто, обедала с ними за одним столом, ходила с ними в трактир для чаепития, помогала им в уборке лошадей; поэтому работники вообще любили ее, впрочем, как она сама говорит, «забываться» перед нею, не исключая и Пахома, не смели. С извозчиками Губарева сама превратилась в извозчика и, браня своих работников, зачастую, как сама признается, прибегала к непристойным ругательным терминам. Будучи вспыльчивой и требовательной, она «не спускала» своим работникам пьянства и других провинностей и нередко «лупила их кнутом». Пахому, как больше бывавшему у нее на глазах, доставалось (по ее словам) даже чаще других. Научившись управляться с лошадьми, Губарева нередко одевалась в кучерское платье и «ездила за извозчика», причем особенно бывала довольна, если доводилось ей отвезти мать свою или кого-нибудь из лиц, близко ее, Губареву, знавших, и эти седоки ее не узнавали.

По делу следует, что никто из домашних Губаревой и ее близких знакомых никогда не видал ее пьяной, хотя, впрочем, видели, что она выпьет стакан вина или рюмку водки. Однако брат ее (как он сам сообщил мне) в последние два года замечал, что сестра иногда является домой «выпивши», но не сильно, а лишь до степени приятной экзальтации. Сама Губарева относительно этого предмета дала мне следующие объяснения: привыкать к вину она начала во время знакомства с вышеупомянутой вдовой полькой, после же того уже никогда в подходящей компании не избегала спиртных напитков; по ее словам, она выпивала обыкновенно у таких своих знакомых, о существовании которых ее домашние не знали, например, у тех содержанок, с которыми ей приводилось сходиться, а также и во время своих поездок по трактирам, но до крайней степени обыкновенно не напивалась, раз только случилось, что после двух стаканчиков коньяку она «свалилась». Губарева любила вообще всякое вино, но коньяку и ликерам отдавала предпочтение; водку же, напротив, пила мало, рюмку-две, и то больше «за компанию» с извозчиками. Во хмелю становилась еще более веселой и смелой, однако никаких скандалов в большинстве случаев не делала. Впрочем, если ее «трогали», т. е. сердили, то она в нетрезвом виде раздражалась еще легче и сильнее, чем в обыкновенном своем состоянии, и готова была, по ее словам, «кого угодно съездить по морде». Привыкнув к спиртным напиткам вне дома, впоследствии она и дома, будучи совершенно одна, стала по временам прибегать к коньяку или ликерам, «чтобы забыться», так как нередко на нее «нападала тоска».

В последние два года болезненные особенности характера Губаревой, по наблюдениям ее родных, выступили особенно резко. Изменчивость ее настроения достигла высшей степени, так что в Губаревой «стали замечаться быстрые переходы от самой буйной веселости к ужасному беспредметному озлоблению» (слова ее брата). После одного огорчения, случившегося с Губаревой в конце 1880 г. (у ее лошади кто-то отрезал язык), она долгое время сильно тосковала, так что ее брат уже в это время заподозрил в ней психическое расстройство. В это время истерические припадки, впрочем, неполные, т. е. без общих судорог (спазмы в горле или globus hystericus, судорожное рыдание, прерываемое таковым же смехом), были особенно частыми (раза 2–3 в неделю). Кроме того, от самых ничтожных внешних поводов и при обыкновеннейших обстоятельствах домашней жизни у Губаревой, неожиданно для окружающих, все чаще и чаще стали повторяться приступы неистовства: моментально ее лицо краснело; она вдруг впадала в крайнюю степень бешенства, кричала, топала ногами, кидала предметы, попадавшиеся ей под руку, колотилась головой об стену; в одном из таких приступов она ударила свою мать, обратившуюся к ней с каким-то простым вопросом. Об этих приступах неистовства или бешенства мне рассказывали брат ее и мать, причем последняя выражала свое удивление главным образом по поводу того обстоятельства, что неистовство разражалось вдруг и тоже вдруг, т. е. моментально, уступало место обыкновенному настроению. В этом отношении особенно памятно ее матери 1-е июня 1881 года: Юлия Губарева без всякой причины начала нещадно бить собаку; взглянув на ее лицо, мать промолвила: «ты, Юлия, как будто выпила», – эта фраза привела Губареву в полное неистовство, приступ которого «в один момент» кончился, едва лишь кто-то из посторонних случайно вошел в комнату. Губарева заговорила с вошедшим совершенно спокойно, как будто бы ничего перед тем не произошло.

IV

Переходя к тому, что Губарева рассказывала в больнице по отношению ко дню 29-го августа, я должен прежде всего сделать следующую ссылку. Отвечая (1-го мая 1882 г.) на вопросы, предложенные ей судом, Губарева начала рассказывать про одну барышню, будто бы бывшую невольной виновницей всего происшедшего с нею, Губаревой, в день 29-го августа: «если бы ее (т. е. барышни) не было, если бы она не захворала, то и ничего бы не было, и я бы не поехала (на Лахту)». В этом же самом смысле испытуемая объяснялась и в больнице, а именно: у нее, Губаревой, была приятельница, очень молодая девушка, «консерваторка»; матери у барышни уже не было в живых; отец же в день 29-го августа будто бы был в отлучке из дома. В субботу, 29-го августа, около 8 часов вечера, Юлия Губарева пришла к этой «консерваторке» и нашла ее больной, притом находящеюся «как будто бы в бреду». Горячо любя свою приятельницу, Губарева сильно расстроилась: у нея явилось опасение, что барышня умрет. Испуг и растерянность Губаревой усиливались тем обстоятельством, что ей представилось, будто она, Губарева, есть виновница болезни «консерваторки». Тогда она (по ее словам) кинулась за доктором, но не нашла его и вернулась назад еще более растерянною. «В страхе за жизнь барышни» она прибежала домой и,