Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников - Евгений Святославович Тугаринов Страница 15

– Это было не так давно, лет пять тому назад. Кто-то позвонил в дверь, я открыл. Стоит человечек лет тридцати, говорит: «Гони пятьдесят фунтов!» Я ему сказал, что не дам. «А почему не дадите?» – «Потому, что вы явно мошенник или вор». А он говорит: «А я не уйду, пока не дадите». И вставил ногу в дверь. Я на его ножку посмотрел, посмотрел на каблук своей обуви и так крепко наступил на нее. Он взвыл, отскочил почти до дома, что напротив, стоит там и с яростью говорит: «В следующий раз приду, шею вам сверну». Тогда я вышел, запер церковь на ключ, подошел к нему и говорю: «А почему бы вам не сделать это сейчас, пока вы здесь? Только я вас предупреждаю: меня учили драться в армии, я вам все зубы выбью». Он посмотрел, ушел, и больше я его не видел.

Таких нападений у меня не было больше, но иногда, к сожалению, когда бывает много народа, исчезает та или другая икона. Скажем, на Пасху пара икон исчезла, и в других случаях. Но я всегда молюсь о том, чтобы эти иконы направляли вора к добру. Это все, что можно сделать, нельзя же молиться о том, чтобы ему ни дна ни покрышки не было, – нет, ни за что! Никогда не знаешь, почему человек это сделал. С голоду? Или по какой-нибудь нужде? Или потому, что он профессиональный вор. Если он профессиональный вор, то Господь может его к покаянию привести. А преследовать – нет, ни за что!

– Англия для вас стала своей? Вы приняли ее?

– Я привык к ней. В сущности, я никакую страну не могу назвать своей. Я полтора года провел в Австрии. Это слишком мало – я был семилеткой. Потом во Франции двадцать семь лет прожил: учился в средней школе, в университете, был врачом, военным врачом и т. д., но французом я так и не стал, несмотря на то, что гражданство у меня французское. Культурно многое меня отделяет от Франции, хотя по-французски я говорю как француз и культура у меня как раз французская, в том смысле, что я свое образование получил во Франции.

Сюда я приехал – мне было тридцать пять лет – без языка. Я прижился, но укорениться в английской культуре не сумел до конца. Я не читал всего корпуса английской художественной литературы, не жил в чисто английской среде. Менталитет английский порой очень не похож на русский, и поэтому я думаю, что я остался русским. Но с другой стороны, мой опыт жизни в России почти нулевой. Я ездил раньше в Россию, но последние десятилетия сил не хватало из-за состояния здоровья. Я приезжал в свою семью, потому что еще были живы две дочери композитора Скрябина со своими семьями. Я разыскал их, когда уже стало безопасно встречаться, и у меня там была своя семья, и, конечно, русская православная среда, с некоторыми людьми – и священниками, и мирянами – завязались очень близкие отношения.

Вся Церковь – своя, чувствует по-русски, и я чувствую по-русски. Язык русский – мой язык. Я помню, первый раз я служил в России, ко мне подошел молодой священник и говорит: «Мы думали, что вы старик, а вы, оказывается совсем молодой», – мне тогда было сорок три года или сорок четыре, – «вы говорите по-русски, как мои дедушка и бабушка, несовременным языком». Было чувство, что я ископаемое в каком-то смысле, но я этого не стыдился, потому что я люблю русский язык, и люблю классический русский язык, и не хочу его менять ни на что.

Я себя чувствую русским, можно было бы так сказать – дореволюционным русским, ископаемым или даже русским, которых никогда не бывало, кроме как в литературе. Когда я бываю в России, я чувствую, что я дома. Первая встреча с Россией была изумительная.

Меня пригласили приехать в первый раз вскоре после того, как я стал епископом. Мы летели из Англии или из Франции, я сейчас не помню, и первое, что я увидел, было удивительным. Мы летели над тучами, и ничего не было видно, а потом образовался в облаках прорыв, и первое, что я увидел, – это лесок и православная русская церковь. Это была моя первая встреча с Родиной. Ну а потом люди, конечно.

По окончании торжественного богослужения в Успенском соборе по случаю приезда в Лондон Патриарха Алексия 1.1964 г.

Первая встреча с Патриархом[16] была в своем роде любопытная. Мне было сорок три года, я себя чувствовал очень взрослым человеком, прожившим сложную жизнь. Я пошел к нему с поклоном, и он меня спросил: «А сколько вам лет?» Я говорю: «Сорок три, Ваше Святейшество», с таким чувством, что я поживший уже человек, а он посмотрел на меня и говорит: «На год моложе моей епископской хиротонии». Я сразу встал на место, и у нас завязались отношения в своем роде редкие, конечно, но глубокие, близкие.

У меня был ужасный анекдот встречи с Патриархом. Он меня пригласил к себе, был август, очень жарко. Я надел рясу торжественную с рукавами: фальшивые рукава, а под нее купальные трусики и пошел в белом клобуке к нему в гости. Мы с ним долго беседовали, и вдруг он говорит: «Знаете что, ваша ряска такая дрянная, что я не хочу вас больше в ней видеть. Я вам принесу свою».

Он пошел, принес мне свою, которая была бы для меня слишком мала. Я повесил ее на руку. «Нет-нет, – говорит, – снимайте сейчас свою ряску и надевайте мою». А на мне-то ничего нет. Я ему говорю: «Ваше Святейшество, да нет, я переоденусь у себя». – «Нет-нет, снимайте. Я ведь тоже мужчина. Я видал мужчин в штанах». Я говорю: «Ваше Святейшество, но без штанов, возможно, не видали?» Он говорит: «Что вы этим хотите сказать?» Я ему объяснил: «Жара, на мне только фальшивые рукава да купальные трусики».

Патриарх строго на меня взглянул и говорит: «А вы разве не знаете, владыка, что монаху не полагается выходить из своей кельи иначе как в рясе?» Я говорю: «Да, Ваше Святейшество, я в рясе вышел из кельи, но Устав ничего не говорит о том, что вы под рясу надеваете».

Но были у нас и глубокие встречи, где мы говорили о Церкви. Ко мне он относился с большой теплотой и лаской.

– С того момента прошла уже