Свидетель или история поиска - Джон Годолфин Беннетт Страница 15

Мусульманская религия начинала очень интересовать меня. Мальчиком я разочаровался в христианской религии из-за постоянных склок и раздоров вокруг нее. В школе у нас было два преподавателя Божественного, один из высокой и другой из низкой англиканской церкви. Первый был мягким глупым старым священником, но второй оказался непримиримым фанатиком. О Римской католической церкви он говорил такое, что нельзя слушать школьникам. С большим удовольствием мы слушали миссионеров-проповедников, которые с потрясающей уверенностью в своей правоте вещали о несчастных язычниках и их бедственном состоянии. Я, как и многие мои товарищи, был не прочь оказаться язычником. Когда я рассказал об этом родителям, мать, всегда ненавидевшая лицемерие, заметила: «Большинство англичан — лицемеры, особенно английские священники». Отец добавил: «С религией было бы все в порядке, если бы не было священников и миссионеров, причем последние — наибольшее зло». Мальчиком он учился в Лэнсинг-колледже и испытывал религиозное давление. С тех пор он невзлюбил любую провозглашенную религию и сделал все возможное, чтобы защитить нас, детей, от навязывания нам определенных верований, против которых впоследствии мы могли бы протестовать.

Поразительно, но я вырос без ощущения реальности христианства. Готовясь к конфирмации, я поставил в тупик викария вопросами о конфликтах между церквями и оправданием миссионерства. Я ничего не понимал в Евангелиях и ходил в церковь, чтобы угодить остальным. В то время я еще не встретил никого, священника или мирянина, который бы обладал истинной верой и руководствовался ею в своей жизни.

С мусульманами дело обстояло иначе. Будучи столь же несовершенными, как и все люди, многие из них действительно верили в Бога. Однажды, будучи проездом в Истамбуле, я отправился к министру юстиции, имеющему репутацию честного и мужественного человека, с которым я не был знаком прежде. Шесть капельдинеров во фраках возвестили о моем приходе. Начался обмен обычными для Турции любезностями, как вдруг, взглянув на министра, я понял, что неоднократно встречался с ним. Увидев мое изумление, он рассмеялся. «Я видел Вас в прошлый вторник в текке Эдирн Капое». Тут я понял, что он был одним из дервишей и я видел его, исполняющим мевлевский ритуал. Мы подружились, и от него я узнал множество интересных вещей о мусульманской вере и суфийском мистицизме.

Такое сочетание мистицизма и практичности было нередким в Турции времен Оттоманской Империи. Я частенько навещал пожилого человека, в прошлом камергера султана Абдула Хамида, который жил над Босфором в Тчамлиджи. Как-то раз он сказал мне: «Разница между азиатами и европейцами в том, что мы не верим в возможность немедленных изменений, а вы полагаете, что на дьявольском дереве может вырасти добрый плод. Мы говорим: def i mefasid celb menafiden evla dir, что означает «сперва нужно изгнать дьявола, а потом придет добро». А вы бы сказали «добро должно прийти, поэтому дьявол может быть изгнан». Обе точки зрения верны, но пока мы не поймем, что они различны, мы не сможем договориться».

В тот год месяц поста, рамазан, пришелся на июль. Я решил попробовать поститься, что означало не есть, не пить и не курить от восхода до заката. Неделю я продержался, но это начало отражаться на моей работе. Еще до полудня яуставал и становился раздражительным. Я заметил, что многие турки соблюдают пост, но ужасно объедаются после захода и до восхода солнца. Они стали еще более раздражительными, чем я, особенно из-за невозможности курить. Однако, нельзя было отрицать тот факт, что вся жизнь в Константинополе во время рамазана изменилась. Ничего подобного я никогда не наблюдал в христианских городах и должен признать, что, в целом, мусульмане относятся к своей религии более серьезно, чем большинство христиан. Вполне обычным было, например, закрытие магазина по той причине, что его владелец ушел в мечеть на полуденную молитву.

Двадцать седьмая ночь рамазана называется Leyl-ul-Kadir, или Ночь Силы. Согласно мусульманским верованиям, в эту ночь Бог посылает на землю архангела Гавриила спасать человеческие души. Тот, кто в этот момент искренне предан Господу, будет спасен, и его имя запишут в книгу обитателей Рая.

В эту ночь меня пригласили посмотреть на моления в Святую Софию, одно из самых больших замкнутых помещений в мире. Мне рассказали, что там помещаются более десяти тысяч человек. На галереях собираются женщины, а западная галереи оставляется для посетителей. В течение трех или четырех часов люди ходили туда-сюда, молились в одиночку или тихо сидели небольшими группами. В полночь раздался громкий призыв муэдзина. Люди встали плечом к плечу. Крик «Allah-u-Akbar!» был подобен раскату грома. Десять тысяч голов, ударившихся об пол, когда люди простерлись ниц, заставили здание содрогнуться. Ни один из присутствующих не мог устоять перед воздействием такого богослужения. Молящиеся шесть раз падали ниц одновременно и семь раз каждый сам по себе. Все действие вызывало странное ощущение призывания силы. В этот момент можно было увидеть тень Архангела над ними. После молитвы все медленно расходились; большинство осталось в мечети в ожидании окончания поста.

Какую пользуя мог из этого извлечь? Все, что я увидел, произвело на меня глубочайшее впечатление. Но что изменилось? Завтра они будут такими же, как и вчера, движимые все теми же человеческими страстями и слабостями. Мысленно я увидел Рим и тысячные толпы, кричащие во время Пасхи: «Вот он, Петр!» Мужчины и женщины обливались слезами, и, казалось, небеса разверзлись. Разве это было не то же самое? Разве не возвращались они прежними домой к прежней же жизни?

Я вышел на воздух. Истамбул был залит светом масляных ламп и свечей, установленных на минаретах, на крышах, везде. Этот несравненно прекрасный город умирал. Вскоре в Йилдизе не будет жить султан. Я даже не догадывался, насколько грандиозными будут перемены, как скоро исчезнут мужские фески и женские вуали. Скоро муэдзины позовут на молитву верующих в шляпах с полями по приказу диктатора еврейского происхождения. Скоро с улиц исчезнут дервиши, закроются текки, а наиболее выдающиеся граждане будут изгнаны.

Я был свидетелем гибели Эпохи, но не догадывался об этом. Куда мне идти? Я написал коллеге в Оксфорд, что не вернусь к занятиям. Меня направляли в штабной колледж, но я теперь знал, что военная карьера для меня немыслима. Я не мог все бросить и стать дервишем. Дервиши принадлежали умирающему миру. Они служили