Обезглавленные. Трагическая история Марии-Антуанетты, мадам Дюбарри, мадам Ролан и Олимпии де Гуж - Сесиль Берли Страница 14

Шли дни, недели, Олимпии де Гуж становилось все хуже физически. С момента ареста 20 июля 1793 года ее ни разу не осматривал врач ни в мэрии, ни в Аббатстве. Рана на левом колене гноилась все больше. Она умоляла, чтобы ее как можно скорее осмотрел хирург. Чтобы убедить власти в несправедливости своего положения и добиться экстренной медицинской помощи, писательница прибегла к своему главному оружию – перу. Она написала памфлет «Олимпия де Гуж перед Революционным трибуналом», который обнародовала в августе 1793 года и, по словам Рестифа де ла Бретонна, прочла его некоему Бакюлару Д’Арно, который попал в темницу вместе с супругой. Предполагается, что предназначенные для народа слова поразили его своей жестокостью: «Если вы развесите этот плакат на улицах Парижа, он приведет вас на гильотину!» – но Олимпия не прислушалась к предостережению и отдала копию памфлета гражданину Каффре, пришедшему в один из дней навестить соседку писательницы по камере. Вероятно, за небольшое вознаграждение, он распечатал и расклеил по всей столице памфлет, текст которого гласил:

«Страшный трибунал, перед которым невинность трепещет наравне с преступлением, я взываю к твоей строгости, если я виновна, но, прошу, выслушай: в конце концов привели меня к тебе невежество и недобросовестность, а не умысел напороться на неприятности. Довольная тем, что в безвестности послужила во благо народа, я скромно и гордо ждала короны, которую потомки по праву присвоят всем, кто по-настоящему выполнил долг перед Родиной. Ради сверкающих регалий мне, несомненно, пришлось пройти через самые темные времена преследований, но этого мало – я должна побороть клевету и зависть, одержать победу над неблагодарностью. Чистая и непоколебимая совесть – вот мой защитник. Вздрогните, мерзкие доносчики, ваша власть увядает, как и царствование тиранов. Апостолы преступной резни, я давно обличила вас перед человечеством, с чем вам пришла пора смириться»[15].

Робеспьер и Фукье-Тенвиль, которым предназначалась столь яростная атака, проигнорировали обращение, вызвавшее бурю эмоций, в том числе и среди монтаньяров и их сторонников. В попытке купировать волну критики, прокурор все же направил двух врачей из Революционного трибунала, Наури и Тери. Состояние заключенной они оценили как удовлетворительное, порекомендовав лишь кровопускание. Олимпия де Гуж молила о ванной, единственном средстве, способном помочь ее здоровью. Кроме того, она никак не могла смириться со статусом пленницы революции, ради которой пожертвовала абсолютно всем. В связи с этим писательница настаивала на переводе под домашний арест, при котором бы ее денно и нощно охраняли жандармы, или же в психиатрическую лечебницу.

Конец августа – начало сентября. Фукье-Тенвиль приказал перевести де Гуж в женский лазарет в Птит-Форс, располагавшийся в районе Маре. Задолго до революции отель де Бриенн превратился в темницу для падших женщин, большинство из которых занимались проституцией. В первые дни в Птит-Форс Олимпия делила камеру с мадам де Колли, вдовой откупщика, казненного в апреле 1793 года. Приговоренная к смерти, мать троих детей объявила о новой беременности, чтобы избежать казни хотя бы на время. Однако она была далеко не единственной, кто играл в игры со временем: в то время многие заключенные женщины делали подобные заявления перед лицом Революционного трибунала, стараясь как можно дальше оттянуть неизбежное. Таким образом они надеялись дождаться более спокойных, а то и мирных политических времен. Даже несмотря на то, что мадам де Колли как можно дольше скрывала свой выкидыш, 5 ноября 1793 года ее обезглавили.

В Птит-Форс Олимпия де Гуж была на исходе сил, как физических, так и душевных. Иногда ее навещала невестка, спутница ее сына Пьера, но даже эти встречи не помогали писательнице смириться с тем, что ее лишили свободы и день за днем вынуждали делить тесную камеру с другими заключенными. Она, которая постоянно писала в защиту прав женщин, равенства и социальной справедливости, отказывалась находиться среди их числа. С гигиеной в Птит-Форс обстояло не лучше, чем в предыдущих тюрьмах, что стало для Олимпии настоящим испытанием. Рана не заживала, один приступ лихорадки сменял другой. И все же, измученная и ослабленная, она продолжала защищать свои права и бороться за них. Отправляя письмо за письмом Фукье-Тенвилю, она критиковала несправедливость своего положения, жаловалась на то, что ей не давали сменной одежды, и требовала, как никогда, чтобы ее наконец судили. В одном из таких писем лежал новый памфлет под названием «Патриотка, преследуемая в Национальном конвенте», который также удалось напечатать и расклеить на улицах Парижа. Это было ее последнее опубликованное произведение. 21 сентября 1793 года на писательницу составили полицейский протокол, в котором сообщалось следующее:

«Все улицы Парижа увешаны плакатами гражданки Олимпии де Гуж, которая жалуется на свое длительное заключение под стражей, вспоминает свои заслуги перед Отечеством, объявляет о подготовке новой резни в тюрьмах, воображая себя жертвой, что готовится к неминуемой гибели. Как жаль, что все старания гражданки напрасны. Прохожие на мгновение останавливаются, а затем уходят с фразой: "А! Это Олимпия де Гуж"».

Страх плотно засел в подсознании заключенной. Беззащитной и одинокой писательнице не давали пасть духом сильный характер и личность, которая оставалась яркой, несмотря ни на что. Она написала открытое письмо членам 48 парижских секций, которых считала последним оплотом против правительства монтаньяров, чьим единственным оружием были насилие и несправедливость. В октябре 1793 года сторонники умеренной политики парижских секций потребовали перевести Олимпию в психиатрическую лечебницу Мари-Катрин Махайе на улице, теперь называющейся Шеман-Вер. В обмен на крупные суммы денег заключенным предоставляли хорошее питание, в некоторой степени свободу и прежде всего медицинскую помощь. Чтобы попасть в такую лечебницу (самой популярной среди таких считался приют для душевнобольных Жака Бельома на улице Шаронн), нужно было заплатить около 500 ливров. В месяц заключенные тратили годовую арендную плату за среднюю парижскую квартиру. Чтобы оплатить проживание, Олимпии пришлось заложить в ломбард золотые часы, кольцо, камень с гравировкой и два бриллианта.

В этих привилегированных заведениях свобода передвижения плавно перетекала в свободу тела. Возможно, именно здесь Олимпия де Гуж завела роман, последний в ее трагичной истории, поскольку она защищала любовь и прежде всего выступала за гражданский брак, как минимум, с конца 1760-х годов. Ее любовником мог стать некий Теодор Жерар, который также писал патриотические памфлеты. Ничто не могло сломить ее свободу до самой смерти, даже оковы.

28 октября Фукье-Тенвиль снова отдал приказ о переводе «женщины Дегуж», на этот раз в Консьержери, место, где заключенные чувствуют дыхание смерти;