Революционеры или террористы. Воспоминания участниц Фракции Красной Армии - Инге Фитт Страница 14

вопрос со всем, что я переживала, начинала и предпринимала. Это была причина моего энтузиазма, с которым я запихивала в себя всю информацию, я чувствовала, что это дрожжи для моих вечно туманных мечтаний и задатков фундаментально значимого человеческого существа. Здесь моя внутренняя изоляция растворилась, и я обнаружила, что моё состояние – это состояние моего поколения и что для этого есть причины.

Глава вторая

Вьетнамская демонстрация раскачивалась взад и вперёд. Мы окружены и вклинились в берлинскую сотню. Кудамм снова стал полем массовой битвы. В кафе «Кранцлер» бюргеры отступили на второй этаж и примостились у окна, чтобы за кофе, кремовым тортом и коньяком наблюдать за нападениями и беспорядками обеих сторон. Во время предыдущих демонстраций водомёты иногда попадали во взбитые сливки, а полицейские, подававшие звуковые сигналы, в горячке не могли отличить гостей от демонстрантов, ищущих защиты.

С тех пор нижняя часть Кранцлера была заперта, и мы больше не можем попасть внутрь, если угроза слишком велика.

Я вижу, как Сильвию избивают двое разгорячённых полицейских, и хочу вмешаться. Она физически маленькая, но обладает мужеством гиганта и бросилась в прямую конфронтацию. Я гораздо больше опасаюсь альтернативных собачьих команд. Кусающиеся, направленные животные – воплощение дрессированной ненависти и нападения. Я ищу метательное орудие, нахожу брусчатку и делаю сильный замах. Сзади на меня прыгает человек и валит меня на землю. Это полицейский в штатском, который смешался с нами и охраняет строй. Вместе со многими другими меня бросают на грузовик и держат за городом, в кварталах ОМОНа, до следующего утра.

Это была далеко не первая моя демонстрация, не первая уличная битва, но в этот раз произошло нечто вроде глубокого разрыва, который сделал меня более решительной и агрессивной. Ночью в казарме, запертая, перемазанная, немытая, лежа на койке в одежде, я потеряла чувство игривости. Толкаемая как грязь тупыми людьми в форме, с которыми начальство обращается как с непослушными детьми, которых нужно отшлёпать только там, где не помогают глупые уговоры, я взяла перерыв в игре.

Я впервые ощущаю очень личное чувство фронта.

Сам по себе этот арест не является драмой. Но это первый раз, когда государство поймало меня самым конкретным образом. Я не готова ни к этому, ни к возможным последствиям. Некоторых из нас отпускают на следующий день, другие попадают в тюрьму. Перспектива этого сделала моё прежнее воздержание от политической и личной ответственности ясным в течение ночи, и меня беспокоит, что я боюсь в этой ситуации – просто потому, что до сих пор я жила в царстве отсутствия последствий и теперь сижу там удивлённая».

Мы обсуждаем, как вернуться в город. Общественного транспорта в этом районе нет. За ночь наше желание бороться сошло на нет, но теперь, в единении, оно снова пробуждается. Полиция не даёт нам говорить по телефону, товарищ настаивает на связи со своим адвокатом и звонит в «Красную помощь». «Мы организуем несколько машин, – обещают они, – мы вас заберём». Вместе мы отправляемся в путь и встречаем их на просёлочной дороге. Зажигают косяк, одна группа поёт «Интернационал», другая «Macht kaputt, was euch kaputt macht». Я пою вместе с последними.

В Берлине я пыталась наладить свою жизнь и в течение года работала на фабрике кинопечати в качестве стажёра – необходимое условие для того, чтобы впоследствии начать стажировку в кинобизнесе. Но теперь политика становится для меня важнее моей профессии и занимает всю мою жизнь, и в конце концов завладевает всей моей жизнью. Я отказываюсь от работы в компании и провоцирую увольнение. Я часто опаздываю, потому что табель учёта рабочего времени также работает против меня. Часто я вообще отсутствую, а если и присутствую, то предстаю перед менеджером по персоналу за «подстрекательскую деятельность». Наша радикальная вотчина учеников упорно борется против авторитарной структуры персонала, против недоплаты и эксплуатации. Мы зарабатываем всего семьдесят марок в месяц и полностью заняты во всех отделах, где есть потребность в рабочей силе. Менеджер по персоналу делает самое простое, что он может сделать: он без шума выгоняет меня из компании.

И обретает покой. Меня это устраивает, у меня есть более важные дела. Теперь я провожу время на демонстрациях, в социалистическом центре, в коммуне, на учениях.

На полной скорости я попадаю в пороги милитант-активизма и погружаюсь в них всё глубже и глубже, как водоворот, не принимая, однако, спокойные воды за цель. Сначала это спонтанные действия, принимаемые исходя из ситуации, которые иногда срабатывают, иногда нет.

Мы хотим засыпать пеплом парковку Springer. Мы делаем для этого напыщенную листовку: «Долой монополии смуты…». Это моя первая агитационная работа. Я полна энтузиазма и убеждена, что она всколыхнёт человечество. Заговорщически, в перчатках и с буквами Letraset, я пишу длинный, пламенный текст. К сожалению, его никто не прочитал, потому что наша ночная атака на концерн Springer провалилась из-за того, что мы не смогли поджечь бензин. Угольные запальники просто исчезают в луже бензина. Тогда нам приходится бежать. Ночные сторожа, бродящие по округе, слышали нашу возню и ругань. Они бьют тревогу.

Я учусь делать и бросать «Молотовы». Мы занимаем бывшую больницу под социальные проекты и общую жизнь. Мы назовём нашу коммуну в честь Георга фон Рауха. После Петры Шельм он был вторым человеком, арестованным Службой государственной безопасности и принадлежал к Движению 2 июня. За дом Георга фон Рауха велись бесчисленные бои. Снова и снова стотысячная толпа нападала, громила только что построенное и обставленное, выгоняла молодых людей обратно на улицу, в дом или в тюрьму.

На чердаке дома Георга фон Рауха мы учимся бросать бутылки с зажигательной смесью. Отряды в сто человек снова атакуют. В штурмовых отрядах, с водомётами и собаками. Мы хотим выбросить бутылки из люка в центр полицейской своры.

Мы боремся со всем, что помогает презираемой системе выжить и обрести легитимность: гражданские законы, буржуазная мораль, собственность, государственные СМИ, судебная система, полиция, тюрьмы, господство мужчин, повседневная политика берлинского сената, внешняя и внутренняя политика, и прежде всего банки.

Мы крайне радикальны, воинственны и не признаем власть денег.

Мы серьёзно относимся ко всему, что делаем. Это важно. Я важна. Мы важны. Каждый камень, брошенный в стеклянные фасады банков, связывает нас с революционерами всего мира, с вьетконговцами в джунглях, с убитым Че Геварой, с тупамарос в Уругвае, с борющимися африканскими революционерами в Анголе, Мозамбике, Гвинее-Бисау, Намибии и ЮАР, с великими битвами рабочего движения на улицах Берлина. Мы гордимся, мы не боимся, на нас