Знакомьтесь, Черчилль - Синклер Маккей Страница 13

Учитывая, мягко говоря, странные взгляды Черчилля на этих «туземцев», можно быть ожидать, что он тоже встанет на защиту Дайера. Но нет. «Однако если рассуждать о трудностях генерала Дайера… то нельзя не отметить один потрясающе очевидный факт, — заявил Черчилль в палате представителей. — Я имею в виду убийство почти четырех сотен человек и ранение, вероятно, еще раза в три-четыре большего числа… Мне представляется, что этот эпизод не имеет прецедентов и параллелей в современной истории Британской империи. Это событие совершенно иного порядка, чем любое из ряда тех трагедий, которые случаются при столкновении войск с гражданским населением. Оно из ряда вон выходящее, чудовищное, событие в исключительной и зловещей изоляции от других».

Та речь в парламенте многих удивила. Между тем она многое говорит об истинных взглядах Черчилля на роль империи и применение силы и в некотором смысле отсылает нас к осуждению им генерала Китченера после сражения при Омдурмане.

«Люди, поднимающие оружие против государства, должны ожидать, что по ним в любой момент могут начать стрелять, — сказал Черчилль. — Но безоружная толпа находится в совершенно иной позиции, чем вооруженная. В Амритсаре толпа не была вооружена и ни на кого не нападала».

Говорят, генерал Дайер не соглашался с этим, утверждая, что ему противостояла «революционная армия». Но что делает армию армией? «Конечно же, тот факт, что она вооружена. А те люди были безоружны. Это простые вопросы, и мы вполне можем ожидать, что офицеры будут задавать их в подобных трудных ситуациях… Никогда не следует задействовать большие силы, чем необходимо для обеспечения законности».

Конечно, легко вести подобные разговоры «в безопасной и комфортной Англии», продолжал Черчилль. И совсем другое дело, когда перед тобой стоит «воинственная толпа… и все вокруг дрожит от возбуждения… И тем не менее это хорошие инструкции и верные, простые вопросы, и я считаю, что требовать от наших офицеров наблюдательности и их соблюдения — это не так уж и много. Ведь они привыкли выполнять и куда более сложные задачи».

Крайне патерналистская точка зрения, однако под империалистическими взглядами Черчилля явно скрывалась человечность. «Безусловно, мы можем ввести один общий запрет. Речь о том, что называется “террором”. Под этим я имею в виду великую резню толпы с намерением запугать не только остальных в ней, но и весь регион, а то и страну. Мы не можем признать эту доктрину ни в какой ее форме. Террор — лекарство, неизвестное в британской фармакопее».

Слушавшие Черчилля депутаты в палате представителей пытались время от времени выразить свое недовольство, но он продолжал: «Правительства, захватившие власть путем насилия и узурпации, часто прибегают к террору в отчаянных попытках удержать украденное, но августейшая и почтенная структура Британской империи, где власть переходит из поколения в поколение законным способом, в таком подспорье не нуждается». Амритсар, сказал он, должен напомнить нам слова Маколея о «самом страшном из всех зрелищ — мощи цивилизации без милосердия».

«Господство Британии в Индии или где-либо еще никогда не зиждилось на физической силе, и, если бы мы применили ее, это было бы фатально для империи, — заключил Черчилль. — Британский подход… всегда означал и подразумевал тесное и эффективное сотрудничество с народом другой страны. Это было нашей целью в каждой части Британской империи, и нигде мы не достигли такого успеха, как в Индии, принцы которой тратили свои сокровища на наше дело, а храбрые солдаты сражались бок о бок с нашими. В Индии умный и одаренный народ, которой сотрудничает сейчас с нами во всех сферах государственного управления и промышленности».

Ганди, безусловно, мог бы без труда указать на главный изъян в этом романтическом видении, поскольку оккупация и империя жестоки и безжалостны по своей природе.

Черчилль же, наоборот, всегда верил, что ему и его бывшим сослуживцам удалось сделать эту часть мира гораздо лучше. И все же, несмотря на непозволительную риторику Черчилля, между ним и Ганди случались короткие, но очень яркие вспышки взаимного уважения.

По словам историка Ричарда Лэнгворта, в 1935 году Ганди сказал: «Я с добром вспоминаю господина Черчилля в дни, когда он работал в Министерстве по делам колоний, и, как бы там ни было, с тех пор я придерживаюсь мнения, что на его сочувствие и добрую волю всегда можно рассчитывать».

Ганди сказал это своему главному помощнику Ганшьяму Дас Бирле, который обедал с Черчиллем в Чартвелл-хаусе после принятия в августе 1935 года Закона о правительстве Индии — шага к независимости этой страны. Черчилль тогда выступал против этого законопроекта «и сделал несколько довольно резких замечаний». Однако за обедом с Бирлой он был более великодушен. «Мистер Ганди очень вырос в моих глазах после того, как вступился за неприкасаемых (низшая каста в Индии. — С. М.). Мне не нравится этот законопроект, но теперь он включен в Свод законов… Что ж, сделайте его успешным».

В ответ на это Бирла спросил его: «А каков ваш критерий успеха?» — и Черчилль ответил: «Улучшение положения масс… Меня не волнует, насколько лояльным Великобритании вы будете. Я не против образования, но дайте народу больше масла… Сделайте каждого земледельца хозяином своей земли. Обеспечьте каждую деревню хорошим быком… Передайте господину Ганди, чтобы он по максимуму использовал предложенные вам полномочия и добился успеха».

Влюбленный Черчилль, часть III. Этель Бэрримор, 1906 год

[24]

Возможно, он стал метеором на политических небесах, зато она происходила из блестящей династии: актриса Этель Бэрримор — сестра актеров Джона и Лайонела — была сердцем знаменитой театральной семьи, покорившей США и Британию. И когда она ходила по театральным подмосткам в Лондоне, Черчилль обнаружил, что его безудержно тянет к двери на эту сцену…

Этель Бэрримор считается одной из театральных сенсаций того времени: красивая, гипнотическая, с мощным талантом притягивать аудиторию и управлять ею. Говорят, именно в ресторане гостиницы «Кларидж» после спектаклей Черчилль некоторое время осаждал ее поздними букетами.

Надо сказать, в своем увлечении театром он был весьма постоянен: ходили слухи, что в молодые годы Уильям активно ухаживал за одной из «Веселых девчонок», танцовщицей из театра «Эмпайр». (Впоследствии она рассказывала друзьям, что он всю ночь, «до самого рассвета говорил о себе любимом».) Но, в отличие от простой танцовщицы, Этель Бэрримор была аристократкой — королевой — актерского ремесла.

Говорят, в один из тех пьянящих вечеров в «Кларидже» Черчилль сделал Бэрримор предложение. Однако мудрая женщина прекрасно осознавала величие его славы, и это отчасти стало камнем преткновения. Как она выразилась, ей «не справиться с великим миром политики». Возможно, это и так; возможно, театральность этого мира чересчур даже для нее, великой актрисы.