Олег Иконников - Большая Медведица Страница 127

— Твой?

— А где вы его взяли?

— У тебя из-за пояса выудил.

— А что тогда спрашиваешь?

— Так, на всякий случай, — держа нож правой рукой за рукоять, лезвием Мессер постукивал по ладони левой, — есть возможность замять это дело. Изготовление и хранение холодного оружия — статья, понимаешь, надеюсь.

— Понимаю.

— Ну, так как?

Улыбался Слепой редко и сейчас он только слегка ухмыльнулся.

— Гражданин начальник, смажьте этот штырь вазелином…

— И засунуть себе в жопу — серьезно продолжил оперативник. — Слышал я уже это.

Трухнул Мессер, или просто у него не было времени связываться с арестантом, но Слепой отделался десятью сутками карцера.

Спички в кармане завалялись, а вот курехи не было и он присел у «кобуры» выдолбленной в углу.

— Халя-баля, есть кто живой?

— Есть. — отозвались из-за стены.

— Закурить толкни, если имеешь.

Спустя пару минут в «кобуру» влетела сигаретка, за ней еще одна, еще и еще… «Десять», — насчитал Слепой.

— Харе, себе тормози.

— Я не курящий.

— Бляха-муха, голос твой знакомый, ты откуда.

— Из Читы.

— А из Первомайска кого знаешь? — и он расхохотался, узнав кому принадлежит голос, — Эдька ты?

— Я — за толстой стеной забалдел тот — Слепой, это ты?

— Но. Ты давненько здесь?

Непроизвольно Эдик глянул на «китайку», где запеклась чья-то кровь. С верхней камеры ему подкричали, что тут когда-то сидел его брат и с тех пор Эдьке казалось, что эта кровь принадлежит Олегу.

— С шестого.

— А Святой где?

— До шестого был тут. Меня сюда завезли, а его куда-то выдернули и с концами. А тебя когда замели?

— Двадцать шестого сентября, вместе с Корешем.

— За что?

— «Акацию» предъявляют, но мы делов не знаем. Ветерка гребанули, в курсе?

— Нет, — расстроился Эдька, — ишак драный, — ноги затекли и он сел на бетонный некрашеный пол.

— Дай закурить.

— Завязывай, не куришь ведь и не начинай.

— А на хуй мне теперь здоровье?

Слепой не ответил, но прикуренную сигаретку отправил.

— Олега, про Кота что слышал?

— Его в августе под залог нагнали, а с пятого сентября мы Костю потеряли. Или намылился, волк, или убили где-нибудь, но, скорее всего, первое. Жена его квартиру продала, контейнер затарила и свалила в Казахстан. Тебя, Эдька, жарят менты?

— Вчера в хате сказал громко, что неплохо бы побег замутить, сегодня видишь — в «подлодке». В Чите-то как, Олега, движение есть?

— Замерзли все, мыши серые. Ловец сидит, а без него Культурный Калине жопу лижет, в бронежилете, урод, на «стрелки» ездит.

— Не в курсе, что я, Торопыге, из Улан-Удэ отписывал?

— Первый раз слышу, а не видел его вообще давненько, он Калины, как огня боится, притырился где-то.

— Ветерка куда отправили, не знаешь?

— В Якутию, а Ловца в Улан-Удэ перевезли. В читинском централе Князь на положении. Леха, дело прошлое, круто себе в карман грести начал. «Москвич», который у Сыроежкина забрали, продал втихушку от нас за полтора лимона и капусту зажевал. После твоего братана «общак» к нему перешел, Агей говорит — денег дай пацанам на передачи, а Ветерок руками разводит — нет мол ничего. Куда бы мы не сунулись — с напрягами, везде Леха был и капусту снял, дачу расстроил, Майку одел-обул. Жировал короче, сейчас ему туговато, наверное, без любимых курочек и поросят. У тебя-то, Эдька, как настрой?

— Надоело мне плавать в этом болоте, сдают на каждом шагу, из-за пайки хлеба рожи бьют друг другу. Хитрят, мудрят, кого обманывают? Арестанты вроде все. Из-за брата только и держусь, а так бы загрузился, чем только можно и пусть бы меня стрельнули. Рыжий, говорят, на воле?

— С ним, вообще непонятное. Его жена моей жалится, что Вовчик по ночам на середину спальни выходит и у Святого за какие-то грехи прощения просит, но по идеи-то вломить не должен, замаран ведь в крови по уши.

Брат жены притырил Кота в небольшом поселке городского типа в часе езды от Семипалатинска. Недели три Костя шугался всех и всего, но постепенно расслабился. Деньги кончались, а жить он привык широко, надо было шевелиться. Обрез Кот привез с собой из Первомайска и в начале ноября попросил родственника смотаться в город. Ничего не подозревая, тот согласился и пятого числа до трех часов дня катал Костю по городу, пока тот не выбрал магазинчик по зубам. «Работать» предстояло одному.

— Тормози, Мишаня, — остановил он «Жигули» за квартал от «объекта», подожди меня в тачке минут двадцать, а тут я до одного места сбегаю.

— Вали, я пока подремлю.

— Двигатель не глуши, а то замерзнешь, а при работающем угоришь. Правильно?

— За двадцать минут не сдохну. Ведь ты вернешься?

— Твои слова, да Богу в уши, — пошутил Кот.

«Магазинчик маленький, — прикинул он, — должно все срастись».

Заведующая в кабинете сидела одна.

— Тихо, сука, — ткнул ее в губы стволами обреза Костя. — Где сумка?

— Какая?

— Инкассаторская.

— Они с собой ее привозят, вы меня не убьете?

— Деньги где?

Трясущимися руками женщина открыла сейф.

— Не трону я тебя, не бойся, — сбрасывал он в сумку деньги, аккуратно сложенные стопками.

Инкассатор, вошедший в кабинет, сразу понял, в чем дело и выдернул из кобуры пистолет. Кот устало опустился на сумку, в которой засыпанный деньгами лежал обрез. Масти не было, все для него кончилось, вернее только начиналось. Через тридцать минут Костю провезли в ментовском «воронке» мимо «Жигуленка», возле которого, обеспокоенный долгим отсутствием родственника, топтался Мишаня. «Может и к лучшему все прет, — размышлял Кот, — грабил один, без стрельбы, больше пятерочки не дадут и первомайские менты теперь-то уж точно меня потеряют».

В семипалатинскую тюрьму Костя заехал, как в дом родной. Здесь его никто не знал, зато он, вышколенный читинским централом, знал, как крутиться в этом чертовом колесе.

Правая сторона головы онемела и как обычно на перемену погоды, заныло пулевое ранение. Святой встал на столик и открыл фрамугу окна, стеклянную толстым плексиглазом. На решетку падали крупные хлопья мокрого снега и тут же тая, капали ржавыми слезами в ночь. Большая медведица висела на месте. В соседнем здании уголовной тюрьмы объявили подъем и под окном, позванивая цепью, брехнула овчарка. «Она на цепи и я на цепи», — не затворяя фрамугу, он сел на койку, набросил на плечи телагу и потрогал батарею отопления: «Горячая». В пол литровую капроновую «ГБэшную» кружку опустил кипятильник, сунул вилку в розетку и взяв шариковую ручку, чисто машинально вывел на обложке общей тетради: «Большая медведица». Несколько раз обвел в раздумье буквы пастой и положил ручку на тетрадь.