Испытание Иерусалимом. Путешествие на Святую землю - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 12

Пора было возвращаться назад. Закрывая за собой ворота, ведущие на бульвар, я обернулся, втягивая сиреневый воздух, в котором затихали последние птичьи созвучия, обвел взглядом аккуратный сад, лачугу, где он отдыхал после работы: вот модель существования, которая внушала мне такое уважение и на которую сам я не был способен. Осознавая собственную ограниченность, я в то же время ясно видел то, что там в высоте, за гранью.

Святые держат в руках необычный факел: они нас освещают и нас же делают ничтожными. Они освещают нам путь и тут же показывают нам, что мы ничуть не продвинулись вперед.

Их слава заставляет нас устыдиться. Мы нуждаемся в них.

* * *

Никого не предупреждая, я, которому в день нашего приезда так претила мысль вставать рано, просыпаюсь в пять тридцать утра. Поскольку монастырь находится совсем рядом со знаменитым гротом, где архангел встретил Марию, я выскальзываю на залитую тусклым светом улицу под сморщенным небом, которое только-только приступает к утреннему туалету.

Метрах в ста возвышается грандиозная белая Базилика Благовещения, самая большая на Ближнем Востоке. Она была воздвигнута в 1960 году на месте францисканской церкви XVIII века, а та, в свою очередь, заменила собой церковь, построенную в эпоху крестоносцев, а ее возвели на месте византийской часовни V века, а до этого там стояла синагога. Так что всему этому безобразию уже много лет… Подходя ближе, я вздыхаю: еще один памятник, построенный на древней земле, не защищает ее, а обезображивает, а то и просто уничтожает! Почему архитекторы религиозных строений не изобрели чего-то вроде крышки от сырной тарелки? Например, съемный стеклянный купол, который бы не закрывал и не затенял то, что нужно сохранить…

На фронтоне надпись, демонстрирующая величие того, что здесь произошло: «И слово стало плотью и обитало с нами…» Вот оно, место непостижимого. Здесь почитается Воплощение Сына Божьего. Мне и в самом деле нужно туда входить? Что я узнаю нового?

Я сразу же отворачиваюсь от изображений Марии на барельефе фасада. Непостижимое постигают не глазами, а разумом. Никакое изображение не способно выразить столько, сколько слова Иоанна, здесь написанные. Несмотря на мастерство художников, скульпторов, мозаистов всего мира, изображающих восхитительную Марию и прекрасного архангела Гавриила, их шедеврам недостает глубины; иллюстрируя таинство, но не делая его по-настоящему ощутимым, они своими наивными картинами и скульптурами лишают его основательности, а то и просто уничтожают.

В данном случае вину следовало бы возложить на Луку, единственного из четырех евангелистов, повествующего о Благовещении. Архангел Гавриил послан в Назарет, в Галилею, к Деве Марии, невесте плотника Иосифа. Он приветствует ее: «Радуйся, Благодатная!» – и сообщает о грядущем рождении у нее Иисуса, Спасителя мира. Мария, еще не познавшая мужчину, удивлена. Архангел говорит, что Дух Святой снизойдет на нее и Сила Всевышнего осенит ее. Для Бога нет ничего невозможного. Она соглашается.

Три других евангелиста не рассказывают об этом событии ничего. Матфей говорит о том, как Иосифу явился во сне Ангел Господень и велел ему не отрекаться от беременной Марии. Марк и Иоанн не утруждают себя никакими вступлениями, сразу сообщают о Воплощении. Они, без сомнения, знали, что Лука решил поразить людей такой любопытной историей, но сами не стали ее повторять. Не то чтобы они забыли рассказать о Благовещении, просто намеренно не стали.

Лука же захотел все сделать правильно.

Прежде всего, он повысил статус ангела Гавриила, который в книге пророка Даниила много трудился как посланник Божий. Сделав его архангелом, Лука поступил как истинный сказитель: он связал Иисуса с библейской традицией, включил настоящее в преемственность иудейской доктрины. Ловко, но несколько натянуто, не правда ли?

Но самое главное – Лука поддался опасному искушению все растолковывать. А таинство растолковать нельзя: о нем сообщают, его предлагают созерцать, его дают в осмысление, в ощущение, в верование.

И наконец, Лука усилил сверхъестественное за счет божественного и таким образом ослабил таинство, превратив его в клубок загадок. Он повел нас по пути, лишенному духовной составляющей: ангел, дева, провозглашенное мессианство… Идя по пути, указанному Лукой, мы ввязываемся в дебаты, которые дискредитируют христианство. Почему ангелы, эти существа, появившиеся в определенный момент еврейской истории, упоминающиеся и в других религиях – например, ангелы, приближенные к Аллаху, – затем исчезли? Может ли дева родить ребенка из плоти и крови без мужского семени? Судьба мессии, уготованная сыну, была предсказана матери, значит, и ему стала известна? Этот момент меня смущает, ведь он противоречит всему остальному, сказанному в Евангелиях, где говорится о постепенном осознании. Если верить Луке, то непонятно, почему Иисус так долго хранил молчание в Назарете и стал проповедовать лишь после того, как на него указал Иоанн Креститель, почему постепенно смирялся со своей ролью, а порой и не смирялся, сомневался до самого распятия, когда воскликнул: «Боже мой! Почему ты меня оставил?» Впрочем, этому вопросу я посвятил отдельный роман «Евангелие от Пилата», в котором, не претендуя на то, что вымысел может обнажить истину, я описал, как постепенно – словно переходя со ступени на ступень – Иисус преодолевает свои сомнения.

Я сомневаюсь в подлинности грота, над которым возведена эта базилика, знаю, что многие оспаривают его аутентичность, ведь накануне мы останавливались у источника Пресвятой Богородицы (колодца Марии) по дороге к Тивериадскому озеру – православные христиане считают, что именно в том месте произошло знаменательное событие.

Я прохожу в базилику, под ее гармоничные бетонные своды, и захлопываюсь, как раковина. Слишком много Луки! И не хватает Иоанна… Мне совершенно не нравятся эти картины, подаренные различными странами, и еще меньше – огромные мозаичные полотна нефа. Хуже того, они вызывают отвращение. Как можно поверить в то знаменитое событие? Зачем изображать существо неопределенного пола, нависшее над девочкой-подростком? Я непроизвольно закрываю глаза. Когда открываю вновь, уже не различаю того, что меня окружает, – я желаю осязать неосязаемое, измерить неизмеримое.

Началась месса на итальянском. Сейчас половина седьмого. Мы ходим по верхнему уровню, а мессу служат в нижнем храме, в полукруглом пространстве – его охватывает ограждение из кованого железа, вроде балкона в опере, а вдоль него расположены стулья для верующих. Стоя на полу из ярко-красного (такой цвет еще называют «кардинал») мрамора, священник совершает богослужение перед алтарем