Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов - Дженнифер Тиге Страница 12

Скорее всего, я больше никогда не увижу эту дружелюбную еврейку. А вот израильским друзьям рано или поздно придется сказать правду.

Я еду на средневековую Рынек Гловны — главную рыночную площадь изумительной красоты в историческом центре Кракова. Здесь просторно и величественно, не то что в темном и мрачном Казимеже. Бреду мимо палаток, ищу, где купить цветы. Букет должен быть светлым и ярким, но только не слишком пестрым. Пусть будет белым, с мелкими и крупными цветами. Собираю букет сама.

* * *

Во время немецкой оккупации Рынек Гловны в центре Кракова переименовали в честь Адольфа Гитлера. Немцы уже отступали из Польши, когда коменданта Плашова арестовали. Кто-то из СС узнал, что Амон Гёт вывозил из концлагеря и присваивал ценные вещи заключенных-евреев, и против него возбудили дело.

Гёта обвинили в коррупции и злоупотреблении служебным положением, посадили в тюрьму Штадельхайм в Мюнхене, но очень скоро освободили.

Затем последовало недолгое пребывание на фронте, после чего Гёта отправили в военный госпиталь в Бад-Тёльце. К тому времени здоровье его пошатнулось: у Гёта диагностировали диабет, также были проблемы с печенью и почками.

30 апреля 1945 года в Мюнхен вошли американские войска. 4 мая Амона Гёта схватили в Бад-Тёльце. Он носил униформу вермахта, поэтому его не приняли за эсэсовца. Назвавшись фальшивым именем, Гёт твердил, что он военнопленный, вернувшийся на родину. Тем временем в Вене проходил бракоразводный процесс с Анной Гёт, которая узнала о его отношениях с Рут Ирен Кальдер.

Беременная Кальдер сразу после окончания войны вместе с матерью бежала сначала в Вену, потом в Бад-Тёльц. 7 ноября 1945 года там появилась на свет Моника, дочь Гёта и Кальдер.

Гёта поместили в лагерь для интернированных лиц, который находился на территории бывшего концлагеря Дахау, недалеко от Мюнхена. В январе 1946 года бывший комендант Плашова написал Рут Ирен Кальдер короткое письмо: «Дорогая Рут, благодарен тебе за письмо и посылку. Сколько тебе пришлось перенести, бедняжка моя. <…> Кормят здесь так, что я по-прежнему вешу килограммов семьдесят. Вполне прилично. <…> Все будет хорошо, не беспокойся ни о чем. <…> Шлю поцелуи тебе и Монике, большой привет бабушке. Ваш Мони».

Американские следователи быстро вычислили, кем был Гёт на самом деле. Четверо бывших заключенных из Плашова узнали коменданта лагеря. Когда они увидели Амона Гёта в окружении американских солдат, один из свидетелей поприветствовал его фразой: «Герр комендант! Четыре еврейские свиньи, смирно!»

Гёта экстрадировали в Польшу вместе с Рудольфом Хёссом, комендантом Освенцима. 30 июля 1946 года Гёт и Хёсс прибыли на железнодорожный вокзал Кракова. Их встретила разъяренная толпа. Люди в основном бросались не на Рудольфа Хёсса, который отправил в газовые камеры сотни тысяч человек. Толпа требовала расправы над Амоном Гётом, «палачом Плашова».

В конце августа 1946 года Гёт несколько дней подряд представал перед судом в Кракове. Для Польши это был первый масштабный процесс такого рода. Зрителей оказалось так много, что все они в зале не поместились. Благодаря громкоговорителю за ходом судебного процесса можно было следить, оставаясь на улице. В сквере напротив здания собрались сотни людей.

Гёту предъявили обвинение в геноциде. На его совести лежало убийство примерно восьми тысяч человек в лагере Плашов и двух тысяч человек во время ликвидации гетто в Кракове. Еще сто человек погибли по его вине, когда закрывали гетто в Тарнуве и Себни осенью 1943 года. Вдобавок Гёта обвинили в присвоении имущества жертв. На это он крикнул в лицо свидетелям: «Да ну? Откуда столько евреев? От этих свиней и хвоста не должно было остаться!»

Гёта спросили, признает ли он свою вину. Бывший комендант рявкнул: «Нет!» Во время процесса он все отрицал и сваливал на других эсэсовцев. Повторял, что подчинялся приказам начальства, был рядовым солдатом и никаких распоряжений не давал. Когда очевидцы рассказывали об убийствах в лагере, Гёт равнодушно отводил взгляд или пытался опровергнуть их показания. В качестве свидетеля защиты он вызвал Оскара Шиндлера, но тот не явился.

Также безуспешно Амон Гёт пытался заручиться поддержкой Метека Пемпера. Его бывший стенографист, воочию наблюдавший зверства Гёта, свидетельствовал не за него, а против.

Государственный прокурор Польши потребовал смертной казни. В заключительной речи он произнес: «Сейчас решается судьба человека, за которым при жизни закрепилась слава… дьявола нашего времени».

Амона Гёта приговорили к смерти. Он подал прошение о замене казни на тюремное заключение, пытался доказать, что еще может быть полезным для общества. Прошение отклонили.

13 сентября 1946 года Амона Гёта повесили. Его последними словами было нацистское приветствие «Хайль Гитлер!».

Амон Гёт (слева) в Кракове, на пути в здание суда, где в сентябре 1946 года его приговорят к казни{7}

* * *

Сколько вопросов я бы хотела задать бабушке! Думаю, мне было бы о чем с ней поговорить. Скелетов в шкафу оказалось предостаточно. На хронике казни деда видно, как он упрямо вскидывает руку к небу, прощаясь с жизнью гитлеровским приветствием. Промелькни у него хотя бы тень раскаяния, я бы, если представить, что это возможно, с ним охотно побеседовала. Но понятно, что это бессмысленно: он так и не признал вину. От начала до конца суда мой дед лгал.

Я еду на территорию бывшего концлагеря Плашов.

Сейчас она вся заросла бурьяном. Не осталось ничего: ни ограждений из колючей проволоки, ни сторожевых вышек, ни каменоломни, в которой заключенные гнули спину, ни бараков, ни массовых захоронений. Лишь зеленая поляна между «Макдоналдсом» и оживленной скоростной трассой. В отдалении в небо врезаются панельные дома времен социализма.

На холме стоит памятник из светлого камня. Он виден издалека: огромные фигуры со склоненными головами. На уровне груди пролегает глубокая трещина — символ вырванных сердец.

Я застываю. До сих пор перед глазами сцены из «Списка Шиндлера». Там все выглядит так живо и близко, но это не фильм. Это реальность.

Лагерь остался в прошлом. Мой дед давно мертв.

Я беру цветы и по широким ступеням поднимаюсь к основанию памятника. Сверху обзор лучше. Территория выглядит заброшенной, неухоженной. Без указателей невозможно было бы догадаться, какие зверства здесь совершались много лет назад.

Под моросящим дождем семенят бегуны, чуть дальше замечаю человека с собакой. Должно быть, люди каждый день здесь гуляют и радуются буйству зелени вокруг.

Перед памятником я стою одна.