История Дома Романовых глазами судебно-медицинского эксперта - Юрий Александрович Молин Страница 116

Перехожу к наиболее важной и ответственной для меня части главы, посвященной анализу смерти Екатерины II. Этому трагическому событию предшествовали дипломатические и семейные катаклизмы, принесшие государыне массу отрицательных эмоций. 14 сентября 1796 года скандально сорвалась уже решенная свадьба любимой внучки императрицы, Александры Павловны, со шведским королем Густавом IV. В последнюю минуту король заупрямился[95], и 16338 рублей 26 ј копейки, ассигнованных на праздник, пропали, а Екатерина рассердилась как никогда прежде, и знаменитая складка у основания носа (которую портретистам предписывалось не замечать) придавала ее лицу особенно зловещий вид (Эйдельман Н.Я., 1991). Для 67-летней царицы такой гнев реализовался болезнью. Последовал легкий, быстро миновавший «удар» – зловещее предвестие кончины. Екатерина не понимает, насколько зловещее, – еще советуется с одним из придворных о грядущих празднествах в честь нового, XIX века. Но все же решает, наконец, распорядиться наследством… 16 сентября Александр Павлович был вызван для беседы с бабушкой. По всей вероятности, ему была сообщена окончательная воля – чтобы после Екатерины II воцарился Александр I, минуя Павла. Что же внук? Во-первых, бабушку нельзя было волновать; во-вторых, опасно открывать свои мысли; в-третьих, известное впоследствии двоедушие Александра-царя, конечно, было свойственно и Александру-принцу. «Ваше Императорское Величество! – напишет он 24 сентября. – Я никогда не буду в состоянии достаточно выразить свою благодарность за то доверие, которым Ваше величество соблаговолили почтить меня, и за ту доброту, с которой изволили дать собственноручное пояснение к остальным бумагам… Я вполне чувствую все значение оказанной милости… Эти бумаги с полной очевидностью подтверждают все соображения, которые Вашему величеству благоугодно было сообщить мне». Однако бабушка не знала, что внук рассказал многое – может быть, всё своему отцу. Накануне отправки почтительного послания императрице Александр пишет Аракчееву, называя Павла «Его Величество», хотя последний – только «высочество»; называет не один раз, а дважды; ошибка невозможна, тем более что и Аракчеев обратился в эти дни к своему покровителю точно также. Вероятно, полагал Н.К. Шильдер, Александр принес отцу присягу на верность, и, если бы Екатерина отдала ему престол, он не намерен был его принять.

Многознающий царедворец Ф. Ростопчин месяц спустя сообщил о состоянии императрицы: «Здоровье плохо. Уже больше не ходят. Не могут оправиться от впечатлений грозы, которая произошла в последних числах сентября. Явление странное и небывалое в наших краях, имевшее место в год смерти императрицы Елизаветы» (Бильбасов В.А., 1900). Екатерина не могла прийти в себя после потрясения, больше обычного была пуглива, как всегда, во время болезни пила чай вместо любимого кофе и торопилась, предчувствуя, что надо спешить. Все распоряжения о новом наследнике были глубочайшей тайной. Царица намеревалась дать манифест об Александре вместо Павла – то ли к Екатерининому дню, 24 ноября, то ли к новому году…

К. Массон (1998) вспоминал: «Пребывание шведского короля в Петербурге, оскорбление, которое было его последствием, несомненно, – ускорили кончину Екатерины. Она предавалась в течение 6 недель беспрерывным праздникам и утомлениям, потому что с давних пор всходить и спускаться по лестнице дворца, одеваться и появляться на мгновение было для нее трудом, тем более тяжким, что она всегда усиливалась казаться молодой, здоровой и не желала пользоваться портшезом… К концу жизни Екатерина сделалась безобразно толстой: ее ноги, всегда опухшие и часто открытые, были совершенно как бревна… Знаменитый Ламбро Кацони, которого ввел к ней адмирал Рибас по милости Зубова и который служил у ней шутом, желал также быть ее медиком. Он убедил ее, что знает вернейшее средство для исцеления ее ног, и сам ходил за морскою водою, чтобы заставить ежедневно принимать холодную ножную ванну. Сначала она чувствовала от этого улучшение и вместе с Ламбро смеялась над советами медиков, но ноги вскоре распухли еще больше. Вечера и движения, которым она отдалась, ухудшили зло. Когда она узнала об отказе короля и была вынуждена распустить свой двор, собранный для празднования свадьбы, она почувствовала легкий апоплексический удар. Принуждение, к которому она прибегала в последующие дни, чтобы являться с обыкновенным лицом и не иметь вида изнемогающей от досады, заставляло все более и более кидаться ей в голову кровь. В этот период цвет ее лица, уже довольно красноватый, становился более багровым, а ее недомогания более частыми».

Однажды в конце августа 1796 года Екатерина, побывав вечером у Нарышкиной и возвращаясь домой, заметила звезду, «ей сопутствовавшую, в виду скатившуюся», и сказала Н.П. Архарову: «Вот вестница скорой смерти моей». «Ваше Величество всегда чужды были примет и предрассудков», – отвечал он. «Чувствую слабость сил и приметно опускаюсь», – возразила Екатерина. В последнее время императрица ходила с трудом; особенно затруднительно было подниматься по лестницам; вельможи, принимавшие у себя государыню, заменяли ступени искусственно устроенными отлогими подмостками. Вскоре с Екатериной случился легкий удар, но она сумела скрыть его последствия, хотя до конца октября часто недомогала, ложась в постель среди дня, чего раньше никогда не случалось (Каменский А.Б., 1997).

В воскресенье, 2 ноября, состоялся большой парадный обед, на котором Екатерина показалась всем нездоровой и утомленной. Следующие два дня она не выходила из своих покоев. 4 ноября вечером был так называемый «Малый Эрмитаж». Императрица беседовала в кружке приближенных лиц, обрадовалась известию об отступлении французских войск, разговаривала о кончине сардинского короля и забавлялась шутками Л.А. Нарышкина, явившегося в костюме уличного торгаша, продававшего присутствовавшим разные безделушки. Оставив раньше обыкновенного компанию, императрица в шутливой записке поздравила графа Кобенцеля с успехами австрийского оружия. Уходя, тяжело опираясь на руку П.А. Зубова, она заметила, что ей нездоровится («снова колика вступила в меня»). Следующий день государыни начался как обычно, она лишь пожаловалась старому верному своему камердинеру З.К. Зотову на «мелькающие в глазах мухи».

Предоставим слово одному из самых авторитетных исследователей биографии Екатерины II А.Г. Брикнеру (1885): «Она встала в свой обычный час и велела войти фавориту, который оставался у нее с минуту, закончила потом несколько дел со своими секретарями и отослала последнего, представившегося ей, попросив подождать в передней, пока она позовет его для окончания работы. Он дожидался некоторое время. Но придворный лакей Захария Константинович, обеспокоившись, что его не зовут и что в комнате не слышно никакого звука, открыл, наконец, дверь. Он с ужасом увидел императрицу распростертой между двумя дверями, которые вели из ее спальни в гардеробную[96]. Она была уже без сознания и без движения. Побежали к фавориту, который помещался внизу; позвали докторов; суматоха и уныние распространились вокруг нее. Разостлали матрас возле окна; возложили ее на него; сделали кровопускания, промывания и всевозможные виды помощи, употребляемые в