Эдуард Лимонов - Андрей Балканский Страница 11

Перестроечный Ленинград автору в его 10–11 лет вспоминается примерно так же. Мы с родителями переехали к тому времени в Купчино, огромный новый район на юге города с одноименной станцией метро. К ней вели под ж/д путями два длинных тоннеля со стенами желтого кафеля, в которых среди грязных луж и человеческой толкотни торговали всем подряд. В моде тогда были только что появившиеся эротические плакаты. Обычно возле столиков с ними собиралась толпа мужиков, которые стояли в своих серых куртках и шапках-петушках и молча, сосредоточенно смотрели на них. Ну и я смотрел тоже, само собой.

Всяк выходящий из метро утыкался в гигантское море ларьков, возле которых все так и кишело кавказцами в кожанках. Они развлекались тем, что швыряли камнями в крыс, расплодившихся на смрадной речке Волковке с усеянными свалками берегами. «Грязь скрипит под ногами, вонючая жирная грязь… Гуляка, гуляка, я гуляка» — это о том же кричал в микрофон под гитарный скрежет в духе RageAgainsttheMashine Андрей Машнин, лидер группы «Машнин-бэнд». Это он воспевал красоты Купчина. Как раз направляясь от метро к себе домой через пустырь, он и написал эти строчки.

Позднее вонючую речку заключили в трубу, ларьки снесли и построили на их месте торговые комплексы и гипермаркеты. Всё постепенно цивилизовалось.

И конечно, портрет эпохи — это знаменитые невзоровские «600 секунд», которые в нашей семье не пропускали ни разу. Да что там в нашей! Вечером, около 22.00, когда выходила передача, улицы и метро пустели.

Невзоров породил впоследствии целую плеяду подражателей, но до той десятиминутки ненависти с вывернутой наизнанку городской натурой — свалками, бандитскими перестрелками, теми самыми грязными рынками, — поданной в жестком и лаконичном ключе, всем им далеко. Как и самому Александру Глебовичу, проделавшему долгий путь от яростного красно-коричневого патриота через соратника олигарха Березовского и любителя лошадей до сегодняшнего не менее яростного либерала и русофоба.

А пока что Лимонов пытался достучаться до жителей и правителей катящейся в пропасть страны.

«— Каким образом вы пытались влиять на умы соотечественников после того, как стали вновь приезжать на родину?

— Я стал писать еще с 1990 года в советские газеты. Послал по почте в “Известия”, и у меня опубликовали сразу несколько статей подряд. Я бы публиковался там и дальше, но сменилось руководство. Власть захватили либералы во главе с Голембиовским, и меня оттуда попросили. Я взял и точно таким же манером, по почте, послал статьи из Франции в “Советскую Россию” и там печатался в течение двух лет.

Я массу разумных вещей тогда написал, но не мог переубедить. Вы помните, что тогда творилось. Я высмеял Явлинского, который предлагал за 500 дней все переустроить. Ссылаясь на французские источники, я писал, что, например, на замену оборудования на военном заводе в Эльзасе ушли дикие деньги и десять лет времени. Аты, сумасшедший, пишешь полную х…ню про 500 дней. Они говорили такие глупости. И я понял, что меня слушали, кому-то это интересно, но я ни на что не влияю. Перед последним пленумом КПСС (летом 1990 года он, кажется, должен был состояться, а это было начало года, чуть ли не январь или февраль) я сказал в присутствии Чикина и разных больших коммунистическихбоссов: “Ребята, вы должны арестовать Горбачева прямо на пленуме”.

— И какова была реакция?

— Они все соглашались, говорили, “да-да, пора бы”. Я сказал: “Безжалостно просто арестовать, и всё, иначе конец”.

— То есть никто просто не хотел на себя брать ответственность?

— Может быть, они и не мыслили, как я. Я имел в виду просто взять и арестовать к едрене матери, скрутить руки, и всё».

В моей семье придерживались схожих взглядов по поводу Горбачева. На референдуме в марте 1991 года родители голосовали за сохранение СССР, на выборах президента России летом — за генерала Альберта Макашова. А во время августовского путча мы с бабушкой на даче играли в домино. И услышав 19 августа, как по радио зачитывают решения о создании ГКЧП, решили, что это правильно. Однако на следующий день интонации ведущих поменялись, а вскоре они уже радовались арестам участников «преступного заговора против руководства СССР», включая престарелых маршала Дмитрия Язова и участника Парада Победы генерала Валентина Варенникова.

Эпизод № 7. Шешель.

Развал СССР застает Лимонова на Балканах. В ноябре 1991 года он отправляется в охваченную войной Югославию, на защиту братского сербского народа. Всего таких поездок будет три: Вуковар, Босния, Сербская Крайна. Плюс еще две уже на постсоветском пространстве — в Абхазию и Приднестровье в 1992 году.

Все поездки, за исключением последней, были, выражаясь словами Лимонова, «военно-журналистскими», а вот в Сербской Крайне он несколько месяцев воевал в качестве обычного добровольца. Еще во время первой поездки западные репортеры засняли, как он стреляет из пулемета по осажденному Сараеву. Видео вызвало грандиозный скандал на Западе и разговоры о том, не следует ли лишить его французского гражданства. Репортажи Эдуарда с фронтов из различных СМИ вошли в сборник статей «Убийство часового», а позже, уже в конце 2000-х годов, появилась книга «Смрт» с рассказами о балканской войне.

В Белграде Лимонов встретился с одним из колоритнейших сербских политиков — Воиславом Шешелем. Внук четника и сын партизана из отрядов Иосипа Броз Тито, родившийся в боснийском Сараеве, уже в 1980-е годы он стоял на позициях сербского национализма и борьбы с коммунистическими властями республики. За это дважды отсидел в тюрьме — по два года с лишним. К моменту распада Югославии в 1991 году Шешель основал Радикальную партию, с которой успешно выступил на выборах, став союзником президента Слободана Милошевича и его Социалистической партии в противовес прозападной оппозиции.

«— Когда вы впервые подумали о возможности создания собственной партии?

— Первая мысль о партии у меня возникла в 1991 году, когда я встретился с Шешелем. Я имел с ним беседу на несколько часов, был у него в штаб-квартире и подумал: “А я-то что, хуже? Я, наверное, тоже смогу”.

Так что, когда я увидел, как это все происходило, уже в 90-м году я был страшно разочарован, что моя журналистика никакого существенного эффекта не приносит. И в 91-м, когда я оказался в Сербии, уже после войны, я пошел к Шешелю. Меня восхищало то, что он делает и говорит, восхищало, что отряды на фронте (как у нас сейчас)[4]. Однако у него не было разностороннего