Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский Страница 11

Но ведь все удельные и казенные земли Европейской России почти везде, где они удобны для разработки, разработаны чьими-то руками, а болота, тундры, солончаки и пески делить бесполезно; казенные и частные леса не только не надо делить для быстрого использования, а надо отдать под государственную опеку, так как их в большинстве губерний слишком мало. И вообще девиз «Земля и воля» имел реальный смысл лишь в пятидесятые годы XIX века, когда он возник, т. е. пока он обозначал всем понятную вещь: освобождение крестьян от крепостной зависимости с наделом обрабатываемой ими земли. А теперь для надельных крестьян он являлся лишь миражем, так как переселить насильственно в Сибирь всех, кто до сих пор обрабатывал ежегодно и притом целиком в Европейской России все удобные монастырские, церковные, частновладельческие, удельные и казенные земли, фактически невозможно и не гражданственно, так что «Земля и воля» стал не общекрестьянским, а исключительно батрацким и мелко — арендаторским девизом. Да, кроме того, и батраки не взяли бы одной земли, без материального обеспечения им возможности продуктивно работать на ней.

Возможны были только два решения земельного вопроса. Первое — полное обобществление, но к нему крестьяне были не готовы. Второе — полная частная собственность на землю и все находящиеся на ней постройки с правом передачи путем продажи или завещания.

Я считал, что с точки зрения эволюционной социологии при этой форме наиболее целесообразно не ограничение максимума земельной собственности, а, наоборот, установление наименьшей величины земледельческого участка, который семья, при помощи усовершенствованных машин, могла бы обработать лично, без чрезмерного напряжения сил. Несомненно, что эта культурная земельная единица была бы много больше тогдашнего крестьянского надела, и быстрый переход к ней было бы невозможно осуществить. Пришлось бы ожидать, пока малоземельная часть населения не продаст сама таких недостаточных участков как невыгодных и не перейдёт от земледелия к другим родам труда.

Таким образом, «право каждого живого человека на землю» — такая же фикция, как и право всех быть художниками, актерами, музыкантами, плясунами на канате и т. д.

Не менее очевидной мне виделась возможность постепенной национализации земель; например, мы имели в некоторых государственных лесах разработки их наемными артелями рабочих, это и есть уже готовая национализация земель.

Я также считал необходимым ввести во всеобщее сознание, что никакие социалистические перемены не могут принести существенных материальных выгод для современного им поколения или сократить его труд хотя бы на полчаса в день, не подкосив будущность его потомков и не отдалив наступление царства всеобщего братства намного веков. Приблизить же царство братства может только упорный труд нас всех, и особенно — труд интеллектуальный.

Я участвовал в выборах в Учредительное собрание по спискам партии кадетов. Все это время у меня было тревожное настроение. Я предвидел уже неизбежность гражданской войны, бедствий голода и разрухи, как ее результатов, и потому сознательно занял примиряющую позицию среди враждующих между собой партий. Но вскоре убедился, что это совершенно бесполезно и что удержать от эксцессов стихийный натиск народных масс нашим политическим партиям будет так же трудно, как остановить ураган простым маханием рук.

После разгона Учредительного собрания я бесповоротно и решительно ушел из политики. В науку и ее преобразующую силу я верил безгранично. Именно она должна была способствовать не только подъему разрушенного войной и революциями хозяйства, но и облагородить нравы, ожесточенные братоубийственной бойней. Темнота и невежество были несовместимы с демократическими свободами. Просвещение народа, распространение научных знаний неизбежно содействовали гражданскому взрослению общества, утверждению в нем принципов свободы и прав личности. Здесь я мог принести пользу, этим я и решил заняться».

В заключение Николай Александрович сказал:

— К сожалению, нам еще о многом не удалось побеседовать. Вы говорили, что у вас в Ленинграде есть родственники и вы их время от времени посещаете? Так вот, когда вы будете в Ленинграде, милости прошу к себе, только сообщите заранее. Вот тогда мы и продолжим наш разговор.

Расставшись с Н. А. Морозовым, С. А. Стебаков решил достать работы своего нового знакомого по социологии. Кроме работ 1917 года, он нашел интересные мысли в сборнике очерков «На войне», опубликованном в 1916 году. Все это он приложил к своим воспоминаниям.

Из книги «НА ВОИНЕ:

РАССКАЗЫ И РАЗМЫШЛЕНИЯ»[1]

ПРЕДИСЛОВИЕ

Этой книжкой мне хотелось бы прежде всего вызвать обмен серьезных мнений не о современной войне, а об общих социологических вопросах, связанных с ней. Каковы основные причины того, что война вообще возможна среди не только первобытных, но и культурных народов? К каким конечным результатам приводит этот процесс? Я, понятно, не претендую здесь на полное решение вопроса, я не мог даже высказать здесь всего, что нужно. Но я хотел беспристрастно подойти к научному решению и именно для этого ездил и на передовые позиции. Я хотел получить о войне личные впечатления, чтоб не чувствовать при писании, что говорю о том, чего сам не знаю.

Часть своих впечатлений я изложил здесь, в первой части этой книжки, но, к сожалению, лишь в отрывках, так как о многом нельзя говорить вплоть до заключения мира.

Однако и эти отрывки, мне кажется, дают некоторое понятие о том, что меня главным образом и интересовало: о психическом состоянии человечества при этом процессе его эволюции, причиняющем ему такую боль и страдания, а следовательно, и о том, почему война вообще возможна для современных людей и каковы ее последствия для человечества.

Все эти впечатления, по-видимому, подтверждают теорию,