Звезды немого кино. Ханжонков и другие - Марк Аронович Кушниров Страница 11

Можно изумиться тому, что наболтал, а вернее, выдумал (другое слово было бы совсем оскорбительно) в своем творческом раже Лев Никулин! А наболтал он про этого персонажа (а заодно и про всех ему подвернувшихся) сущую кучу дерьма: тут его «герой» — который Дранков — мелочный и лживый хитрюга, обманщик, надуватель, беспринципный враль, суматошный искатель легких денег, носящийся из Москвы в Петербург и обратно. А еще «бродячий фотограф» — между прочим, в статье не было ни слова о Льве Николаевиче Толстом, уникальные фото — первые! — которого снял именно Дранков. И ни слова о каких-то там его кинофильмах — одна лишь рекламно проданная на корню «Сонька Золотая ручка», за которую он заранее поимел кучу денег… (Речь идет о фильме, который, между прочим, все-таки был снят и, c ходу став широко известным, имел у зрителей сногсшибательный успех.)

Вообще все никулинские старания были одно «удачней» другого. И кутежник-то Дранков был запойный. И человек сомнительный — никогда не читал ни книг, ни сценариев. И кого он только не надувал! Запутал и обморочил Леонида Андреева… Едва не обокрал самого Распутина… Походя украл чужие и дорогущие декорации для какой-то своей халтуры… Он (читаем мы) хамски обирал своих авторов… В эмиграции, пишет Никулин, на первых порах он голодал, но вскоре выкрутился, организовав скачки… нет, не известных всем тараканов, а блох (!?)… Это автор так «процитировал» Алексея Толстого (или Аверченко, или, может, даже Тэффи).

«И этот человек, — возмущается автор текста, — был едва ли не первым популяризатором и пионером кино в России!» Это единственное в статье утверждение, отчасти похожее на правду.

Личность Дранкова была, действительно, колоритна и даже слегка скандальна, но ни-че-го общего с описаниями Никулина даже близко не имеющая. Одно слово — вранье. (Сожалею, что известный эрудит, покойный Рашид Янгиров принял все это вранье за чистую монету.)

Такие же лживые плевки бросает мимоходом автор в адрес известных кинодеятелей Роберта Перского и Григория Либкена — просто диву даешься от всех этих издевок. А между тем на дворе 1925 год (всего лишь) и «Советский экран» — журнал вроде как не совсем хилый… Мне почему-то расхотелось читать остальные никулинские перлы — я уже знал, что он понаписал в это самое время (да и позже) кучу таких статей. (Я, наверно, обидел моих подруг-близняшек, не придя на его похороны, но что уж тут говорить…)

Умница Виктор Ардов также был его приятелем и даже дважды или трижды соавтором (кажется, пьесок в Театре эстрады), но мне, помнится, тогда хотелось понять: когда же этот милый, тихий и аккуратный Лев Вениаминыч успел так «ужаснуться»?

(А журнал, в котором это все было так «колоритно» прописано, я выпросил у девочек на память — он, по-своему, украшает и не дает забыть эту самую память.)

Зачем я обнародовал этот казус? Вполне можно было бы посмеяться над ним, проигнорировать его, как откровенную чушь. Но думаю, что эта самая чушь, как никакая иная, афиширует ту гадкую и грязную распущенность, которую мы получили заодно с «пролетарской свободой». Ту циничную вседозволенность, которая была единственным спасением от реальной правды. Читаю ведущую статью — своего рода клич — небезызвестного Осипа Брика в «Новом ЛЕФе» (от 7 июля 1927 года) — и даюсь диву: автор категорично и откровенно советует политписателю (читай — Льву Никулину) не спать, не взирать с каких-то художественных высот на блевотину буржуазии, а жестоко, «с оружием в руках» — когда автор «прикидывается юродивым, пьяненьким, невменяемым» — не верить ему, не жалеть его. «Жалеть рано. Надо сначала добить». Вот это Никулин и делал на совесть уже тогда — то есть добивал…

…Через несколько лет, в 1929 году, тот же Лев Вениаминыч, вернувшись из Парижа, чуть сдержаннее (уточняю — чуть!) отозвался о другом эмигранте, а именно об Александре Вертинском. Да, это выглядело уже не столь оскорбительно (встречу его с эмигрантом Вертинским сорганизовал «Огонек»), но вывод был столь же конкретен и небрежен: Вертинский — «ветошь вчерашней эпохи… вчерашний день, вчерашняя слава». Интересно, чтоˊ автор думал, когда по прошествии двадцати лет смотрел популярные советские фильмы с вернувшимся из небытия Вертинским и созерцал повальный успех его у московской публики?

Когда сам Вертинский впоследствии прочитал мемуары Льва Никулина, то был возмущен тем, что он понаписал о людях и среде Серебряного века. Он отправил ему возмущенное письмо. Занятно, что я, перечитывая это торопливое письмо, четко уловил в нем песенный эффект. И это было явно не нарочитое исполнение.

Письмо было вдохновенное и злое, стоит прочесть:

«Ты берешь такую яркую, такую неповторимую эпоху. Конец ХIХ века был таким урожаем талантов! Боже мой, да любой мальчишка… были полны таланта, смелости, дерзаний. Я уж не говорю об Ахматовой, Блоке, о Жорже Якулове и Володьке Маяковском… Мы голодали, ходили в рваных ботинках, спали закокаиненные за столиками Комаровки — ночной чайной для проституток и извозчиков, но… Не сдавались. Пробивались в литературу, в жизнь… Было время — горячее, страшное, темное. Мы шли „вслепую к свету“, сами еще не зная ничего!»

Сколько же незаслуженных обид и оскорблений оставил ничтоже сумняшеся этот тихий, осторожно даровитый литератор в своем прошлом? Дранков был ведь лишь одним из многих его персонажей…

Правда о Дранкове

А теперь время написать несколько серьезных строк об этом самом Дранкове. Его натура была воистину непростой и довольно-таки даровитой — и в дурном, и в хорошем. Меньше двух лет они соперничали с Ханжонковым — почти на равных. Потом же… но не хочу забегать вперед.

Александр Осипович (при рождении Абрам Иосифович) Дранков родился в Феодосии, но детство его прошло в пестром, почти курортном Севастополе. Очень бойкий и творчески всеядный парнишка преуспел во множестве доходных, хотя и малоперспективных профессий: рисовал вывески, содержал дешевый танцкласс, лепил и выстругивал дешевые игрушки — был, что называется, мастер на все руки. Но вдруг одно из внезапных увлечений его не на шутку увлекло. Это была фотография, и