Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь Страница 105

Платить за квартиру мы должны были по одному лану четыре цена в месяц, т. е. около четырех или пяти рублей на наши деньги.

На другой день мы, не дожидаясь переделок, перебрались на новую квартиру. Семья наших хозяев состояла из двух братьев и их матери. Оба брата были женаты; у старшего было две девочки, у младшего – одна. Отдавши нам один дом, братья рассчитывали поселиться в другом доме вместе.

Поселившись в доме без окон, мы поневоле участвовали в жизни, происходившей на нашем дворе. Постоянное его население составляли: наша лошадь, безрогая, жалкого вида корова с теленком и такой же маленький, с вытертой спиной, ослик. Все эти животные стояли у яслей, сбитых из глины, вдоль всей левой стороны двора; в углу между домами жили две черные свиньи, а перед домом лежала старая рыжая собака. На веранде, куда выходили наши окна и дверь, постоянно сидела бабушка с какой-нибудь работой и играли дети; тут же сидели и матери, когда не были заняты хозяйством. Среди двора в первые дни нашей жизни в Нидже постоянно толпился народ около плотника, работавшего тут рамы к окнам в нашу комнату; собирались, чтобы посмотреть на работу и подать совет, но главным образом, конечно, чтобы посмотреть на нас и на нашу жизнь.

К сожалению, наши сношения с окружающими нас людьми были очень затруднительны. Мы не понимали ни слова по-широнгольски, а они не понимали нашего монголо-халхаского наречия. Наш слуга Очир, монгол из Ордоса, также не понимал широнголов и объяснялся с ними, насколько умел, по-китайски. Старый Сандан Джимба мог бы вести переговоры, но он в это время был очень занят нашим хозяйством, делал закупки припасов и вел дипломатические переговоры с деревенским начальством, чтобы водворить нас в Нидже на законном основании.

Старания его увенчались успехом: вскоре после нашего приезда явилось к нам четверо старшин деревни – принять нас в свое заведование и поздравить с приездом; явились они, по местному обычаю, с подносом, на котором лежали груши, грецкие орехи и несколько пачек китайской вермишели. Несколько аршин бумажной материи на курмы в ответный подарок, кажется, достаточно поддержали наши добрые отношения.

Несмотря на незнание языка, несложная жизнь наших хозяев недолго оставалась для меня тайной. Вскоре я разглядела отличительные черты каждого члена семьи и их взаимные отношения. Братья имели лавочку на базаре, где торговали мелочами. Мужчины уходили в лавку каждое утро, жены ходили туда помогать в торговле только в базарные дни. Младший брат был юркий торговец; очень часто он брал за плечи небольшую связку с мелочным товаром и, постукивая в маленький бубен, уходил по деревням сбывать свой товар. Бубен служит китайским коробейникам вместо выкриков; заслышавши мелкую дробь бубна, всякий знает, что пришел торговец с тесемками, пуговицами, коленкором, нитками и тому подобным. Другие торговцы имеют другие способы заявлять о себе: странствующий цирюльник бьет в медный тазик, починщик битой посуды или старой обуви – каждый имеет свои особые инструменты и звуки, заявляющие об их приходе.

Старший брат был увалень, смотрел строго и говорить мало; большую часть своего времени он проводил, греясь у очага. Жена его казалась забитой, говорила шепотом и притом всегда заговаривала со мной в такое время, когда около никого не было и, следовательно, никто не мог мне перевести ее речи. Это меня сердило, а ее манера шептаться заставляла меня подозревать, что она говорит что-нибудь дурное, чего не должны были слышать ее родные. Очень скоро, впрочем, я открыла, что мрачный хозяин дома был просто глуп, а бедная Тунджи шепталась потому, что была глуха: в детстве на нее напали волки, ободрали ей кожу с головы и повредили слух. Жена младшего брата Тушнюр была под стать своему мужу: такая же бойкая, умелая, разговорчивая и веселая, большая мастерица шить и вышивать; она брала чужую работу, имела свой заработок и потому пользовалась некоторым почетом в семье и любовью свекрови. Мне она не особенно нравилась, так как, пользуясь своим превосходством, она немного капризничала, точно так же, как и ее маленькая дочка, баловень всей семьи. Пятилетняя девочка Тунджи, напротив, была нетребовательный, вечно смеющийся ребенок, большая шалунья; она в то же время уже помогала матери нянчиться с своей сестрой, годовалой Чиджей. Бабушка бинтовала ей ноги, но она часто снимала бинт и предпочитала ходить босиком.

Оказалось, что наше поселение в доме внесло разделение в семью. Из-за чего выходили ссоры, я не могла решить; но дело в том, что Тунджу с ребятишками не пустили жить в дом младшего брата, и они, несмотря на зимнее время и холод, доходивший иногда до 20°, должны были спать в конюшне, на холодных нарах, день проводили на веранде, а стряпали в нашей печке.

Тунджи вставала рано, еще до свету, отец – позднее; но когда и он встанет и наденет на себя шубу, которою семья была одета на ночь, Чиджа, а за ней и Больджуха начинали плакать в конюшне. Тогда, если мать бывала дома, брала младшую дочь на руки и согревала своим теплом, а старшую посылала поскорее на солнышко, т. е. на веранду, и рекомендовала одеваться в ее дневной костюм там. В те дни, когда матери и отца не было дома, Больджуха утром не умела утешить озябшую Чиджу; она и сама принималась плакать. Кусочек хлеба с маслом или медом всегда, впрочем, был в состоянии ее утешить.

Хозяйство нашего хозяина разрушалось с каждым днем. Торговля шла у него неуспешно. Лавочку он должен был закрыть, а за долги у него увели корову с теленком и осла; оставались одни свиньи, и потому вся хозяйственная нежность Тунджи сосредоточилась на них. Она уже мечтала о будущих поросятах, а свинья начала таскать всякое плохо положенное тряпье в печку, под нашим каном, приготовляя там гнездо своим будущим детям. Но все эти мечты разлетелись. Раз в одно несчастное утро, у нас на дворе появился китаец, начал что-то шуметь с хозяином, напоследок забрал свиней и, кроме того, снял с мужа Тунджи шубу и оставил его в одном холодном халате. Наш Очир принимал горячее участие в споре с китайцем и даже пришел к нам с негодованием сообщить о том, что китаец снимает последнее с человека, что эта шуба – единственная теплая одежда на всю семью. Но Очир был дикарь-монгол и потому, естественно, мог возмущаться таким поступком, а мы оказались на высоте своей европейской цивилизации и решили, что нельзя помешать ограбить человека на законном основании за долги.

Сочувствие наших соседей тоже, по-видимому, было не на стороне нашего хозяина, который, как оказалось, всем в околотке был должен. Меня в этом случае удивляла та покорность судьбе, которую выказывала Тунджи. Русская баба в подобных обстоятельствах отводила бы душу, ругаясь, а Тунджи все молчала. Тут я вспомнила, как Сандан Джимба, расхваливая своих санчуанок, говорил: «У нас утонченные обычаи!» С увеличивающейся бедностью Тунджи становилась еще боле кроткой и смиренной в своих отношениях с окружающими, а ее энергия в работе как будто возрастала. Дома у нее было мало дела, и она часто стала уходить на работу в люди или в свою родную деревню к отцу, чтобы заработать там хлеба для семьи.