О себе любимом - Питер Устинов Страница 10

Я принял намек и попрощался, неловко поцеловав тетку. Две старушки отпустили меня, вдруг дружно замолчав.

Подумав, я решил, что моей тете Кате было обидно, что ее сестра уехала из России, и к тому же с «немцем». Ее чувства таились где-то в глубине подсознания, но внезапное появление плода этого союза в виде немолодого мужчины, который знал всего несколько слов по-русски и совершенно не владел грамматикой, всколыхнула старое.

Я вышел на улицу. Шофер ждал меня за рулем — он не то чтобы спал, но и не совсем бодрствовал. Он говорил почти так же мало, как старухи, но, казалось, каким-то непонятным образом понимает, что мне пришлось вынести. В нем ощущалось то терпение, то чувство вневременья, которое позволяло людям часами стоять в очередях за мясом, овощами или для того, чтобы взглянуть на Ленина в мавзолее.

— Да... — сказал он. — Старики...

И предоставил мне самостоятельно заполнить пропущенное.

Мы вернулись из прошлого обратно в настоящее и обнаружили, что они во многом похожи. Старая глупость со временем не стала лучше, а прежняя враждебность не стала благороднее только потому, что относилась к давнему прошлому.

Но с другой стороны, можно предположить, что моя тетка была просто усталой, недовольной какими-то совершенно посторонними вещами или просто очень плохо себя чувствовала. И на этой ноте сомнения мы переходим к следующей главе.

3

Как я уже говорил, я родился 16 апреля 1921 года примерно в 11 часов утра. Это событие произошло в Лондоне на улице Эделейд-роуд, в доме под названием Швейцарский коттедж. Поскольку мои родители за девять месяцев до этого выехали из Ленинграда на шведском грузовом пароходе, в виде эмбриона я много путешествовал и, готовясь появиться на свет, какое-то время провел в Голландии. Мою дальнейшую судьбу определило случайное решение некого герра фон Мальтзана из германского министерства иностранных дел.

Моя мать прибыла в английский порт Харвич примерно в феврале и немедленно была задержана британскими властями из-за того, что слишком точно заполнила въездную анкету. На вопрос о месте рождения она ответила «Санкт-Петербург», на вопрос, где получила образование, — «Петроград», а на вопрос, из какого города родной страны уехала, — «Ленинград». Иммиграционные чиновники решили, что она издевается над анкетой. Не без гордости отмечу, что от дальнейших неприятностей ее избавило только мое присутствие. Эта склонность отвечать на формальные вопросы чересчур буквально присуща, похоже, многим членам нашей семьи — возможно, потому, что нам всем пришлось пересечь столь много всяческих границ, с тех пор как эти препоны были изобретены.

Я и, сам попал в подобную переделку, заполняя документы на въезд в США, где на вопрос о цвете кожи ответил «розовый». Мне было строго указано на то, что я — белый, но я решительно это отрицал, указывая в качестве доказательства на зеркало в здании посольства. На эту дискуссию было потрачено немало времени, тем более что я не осознавал, какое скрытое значение в тот момент имело слово «розовый». Американские чиновники все-таки выдали мне визу, что свидетельствует об их справедливости, пусть даже с цветовым восприятием у них проблемы.

Когда мою мать отпустили столь же придирчивые британские чиновники, она отправилась в Лондон на поезде, который шел, окутанный сначала густым промышленным дымом, который затем переродился в клубы желтого тумана, непроницаемого, удушливого и гнетущего. Она вспоминает, что прежде никогда не видела и не вдыхала такой невероятной дряни. До того как туман не поглотил названия всех станций, ощущение фантасмагории в стиле Кафки еще усиливалось тем, что, как ей казалось, каждая станция называется «Боврил». Непосвященным следует объяснить, что «Боврил» — это название прекрасного бульонного концентрата. Плод частного предпринимательства при разгуле конкуренции в капиталистическом обществе, он рекламировался на ярких и броских плакатах, тогда как названия станций не имели прямых конкурентов и посему скрывали свои имена под толстым слоем грязи и копоти.

В конце концов поезд остановился у самого большого Боврила, и бывшая гувернантка матери отвезла ее в пансион, который содержала чета престарелых пуритан. В доме было запрещено все, кроме полного молчания. Тихим шепотом разговаривая с мисс Роу, которая дала ей начальное образование в Санкт-Петербурге, мать думала о том, что совершила страшную ошибку, приехав со своим неродившимся ребенком в эту кошмарную страну. Однако сила привычки у людей чувствительных такова, что именно в этой стране ей предстояло умереть спустя пятьдесят четыре года, причем в последние десять лет она отказывалась уехать из нее даже на короткий отдых, кутаясь от всепроникающей сырости и небрежно отмахиваясь от всех неудобств. Она была погружена в жизнь своей деревни, а тепло получала от бездушных электрических плит и горячих сердец соседей.

Мать вынуждена была в одиночестве сражаться с первоначальными трудностями своего нового дома потому, что отец уехал раньше нее и был страшно занят на новой работе. Когда пришло время родов, она даже в больницу поехала одна, потому что отец в этот момент надсаживал горло, пытаясь передать в Берлин по отвратительной телефонной связи содержание речи Ллойд-Джорджа.

Рассказывают, что младенцем я почти не кричал, предпочитая давать выход внутреннему напряжению в терпеливом бульканье. Кроме того, как я уже поведал, я был почти идеально круглым, чем причинял моим родителям немало беспокойства: они тревожились, не положили ли меня в кроватку вверх ногами, и поэтому постоянно возвращались в детскую, чтобы проверить себя. Я очень рано начал читать: первое слово было освоено мною в девятимесячном возрасте. Однако выбор этого слова свидетельствовал о неком дипломатическом даре, который причинил мне в дальнейшем немало неприятностей. Словом, которое я к изумлению пассажиров произнес с верхней площадки двухэтажного автобуса, тыча крошечным пальчиком в огромный плакат у железнодорожного вокзала Виктория, было «Оксо». Мне опять надо пояснить, что, насколько я знаю, в мире бульонных концентратов «Оксо» был самым настоящим и решительным соперником «Боврила». Таким образом, я тактично отомстил за испуг моей матери во время той поездки в поезде и привлек внимание всех пассажиров автобуса к достоинствам конкурента в деле сокращения поголовья крупного рогатого скота.

Трудно понять, где кончаются подлинные воспоминания и начинаются впечатления, составленные по фотографиям и рассказам любящих родственников. Вот, например, событие, которого я совершенно не помню, но тем не менее мысленно представляю себе настолько ясно, словно принимал в нем не пассивное, а активное участие: мое крещение.

Моя слезливая добрая