Испытание Иерусалимом. Путешествие на Святую землю - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 10

После усекновения головы Иоанна Иисус окончательно покидает Назарет. Он селится в Капернауме, где начинается новый период его жизни – обличение грехов. Смерть Иоанна, который был ему двоюродным братом, потрясла Иисуса и в то же время привела к осознанию того, что необходимо спешить: нельзя терять время, отныне надо распространять слово Божье. Иисус учит в синагоге, собирает вокруг себя группу учеников: рыбаки Андрей, Иоанн, Иаков, Петр, а также сборщик налогов Матфей. Он исцеляет бесноватого, исцеляет от горячки тещу Симона Петра, приказывает парализованному встать, и тот повинуется. В Евангелиях Капернаум именуют «Его городом».

Я брожу по этому иудейскому поселению в поисках историй, которые мне удается воссоздать, призывая на помощь древние развалины и собственное воображение.

После обеда, на котором мы пробовали рыбу святого Петра[16], мы отправляемся на гору Блаженств.

Солнце беспощадно. Жарко так, что трудно просто пошевелиться. Я стараюсь двигаться как можно медленнее, напоминая себе собственную тень, сберегая даже дыхание. Произнести пару слов уже представляется невероятным достижением. Отсюда, согласно христианскому преданию, Иисус произнес Нагорную проповедь; мое восхищение не знает границ – я, буквально придавленный пеклом, не смог бы ее даже выслушать.

Наконец перед нами чудесный храм Заповедей Блаженства, построенный на вершине горы гениальным архитектором Антонио Барлуцци. Планировка у храма восьмиугольная, по числу Заповедей Блаженства. Я с большой радостью укрылся бы там, чтобы охладиться, но увы! Там идет служба. Ну разумеется, итальянцы…

Я уединяюсь с блокнотом в прохладном уголке парка, что возвышается над спящим озером. Вокруг меня цветы: оранжевые и ярко-желтые хризантемы, карминово-красный дельфиниум, над которым вьются жужжащие пчелы, сиреневые астры с сияюще-желтой сердцевиной, яркой, словно звезды. Так раскрывается еще одна, порой недооцененная сторона христианства – любовь к природе, наш долг перед ее красотой, потребность в счастье. И я мысленно переношусь в Умбрию, в этот пленительный край, где рос Франциск Ассизский, благословивший все живые создания. Здесь, среди бурно разросшихся роскошных бугенвиллей, пурпурных и багряных, я перестаю воспринимать унылое, трагическое христианство, утешающее несчастных, оправдывающее страдание, – это христианство Северной Европы с ее холодными, мрачными, сырыми церквями, это недужное христианство, презирающее тело и грозящее ему небесной карой. Есть другое христианство, обернувшееся сияющим ликом, – восточное.

Мне кажется, будто текст Нагорной проповеди рожден этой сочной травой и кустарниками, до такой степени он лучится счастьем. «Блаженны нищие, блаженны скорбящие, блаженны кроткие, блаженны алчущие и жаждущие правды, блаженны милосердные, блаженны те, чьи сердца чисты, блаженны миротворцы, блаженны гонимые за правду», велика будет их награда на небесах. «Блаженны вы, когда воздвигнут на вас поношения и гонения и лживо скажут про вас всякое худое слово из-за Меня. Радуйтесь и веселитесь». Как прав Иисус, взывающий к Раю в этом райском саду! Даже самый скудный и ограниченный ум в состоянии его услышать.

Мне нравится, что уже в одном из самых первых своих наставлений он говорит о счастье. Кто-то может составить себе ложное представление – что, увы, случилось со мной. Поначалу я полагал, что Иисус обманывает несчастных красивыми обещаниями, возвещая им наступление прекрасного завтра в загробном мире, чтобы утешить их в бедственном сегодня. Это возмущало меня. Зачем Иисус предлагал будущее утешение за нынешние страдания? Как все просто! Какие бессмысленные слова! Опиум для народа!

Но однажды я понял, что это было не обещание, это констатация. Счастье приходит к тем, кто соблюдает такие добродетели, как смирение, кротость, мягкосердечие, честность, сострадание, чистота, миролюбие. Иисус побуждает жить согласно этим добродетелям и испытывать от этого удовольствие. Его послание можно было бы сформулировать таким образом: «Вы уже блаженны. Вы блаженны, даже не осознавая этого. Так осознайте же, черпайте из этого осознания силы и тем самым стройте свое будущее. Вы достойны этого счастья как в настоящем, так и в будущем. Царствие Божие принадлежит тем, кто так поступает». Желать пришествия Царствия Божия – значит носить в себе Бога, прежде чем сами уйдете к нему.

В этом призыв к святости. Это и есть Его замысел – трудиться ради мира, правды, единения.

Мы возвращаемся в Назарет. В автобусе, перечитывая страницы Евангелия от Матфея, где приводится Нагорная проповедь, я вдруг вспоминаю пародию одного итальянского анархиста, Санте Феррини[17], о чьей полной невероятных событий жизни можно было бы снять фильм.

Блаженны сильные, ибо они наследуют землю!

Блаженны черствые сердцем, ибо они посмеются над бедами ближнего своего и плакать им не придется!

Блаженны жестокие, ибо им будет от кротких уважение!

Блаженны неправедные, ибо заполучат и свое добро, и чужое!

Блаженны грешные, ибо добудут себе помилование силой!

Блаженны те, чьи души черны и желают зла, ибо их есть вся гнусность человеческая!

Блаженны властители благ земных, ибо они не нуждаются в милосердии!

Блаженны неверующие, ибо они не обманутся!

Аминь![18]

В начале XX века этот мятежник, который ненавидел духовенство, но любил Евангелия, явил нам полный – за исключением некоторых мелочей – дубликат оригинала, жестоко и прозорливо изобличающий род человеческий.

Наш гид сообщает, что эту территорию с горой Блаженств собирался купить Шарль де Фуко[19]. Я вздрагиваю. Как? Он? Опять он? Этому человеку я обязан всем. Если бы мне не заказали сценарий о его жизни, я бы никогда не поехал в Таманрассет[20], никогда бы не бродил по Ахаггару[21] в поисках жилища отшельника, никогда бы не заблудился в Сахаре, не провел бы под звездами ту удивительную ночь.

Гид добавляет, что, поскольку османский правитель ответил категорическим отказом, сделка не состоялась. Много лет спустя эту землю получил женский францисканский монастырь.

Шарль де Фуко… Никто здесь не знает, что совсем скоро у меня состоится встреча с ним.

* * *

Тайная встреча. Я все сделал скрытно. Бесшумно.

Как вор, я незаметно пробирался по проходу между двумя высокими стенами.

По правде сказать, выбора у меня не было. Все официальные просьбы были отклонены, на телефонные звонки не отвечали весь день, а когда вечером я позвонил в домофон, никто не откликнулся.

Я окинул взглядом раскинувшийся позади меня бульвар. Стояли сумерки, когда все видится, как сквозь аквариум, в зеленовато-голубой дымке, воздух сгущается и становится плотнее, будто это не воздух,