Нематериальное наследие. Карьера одного пьемонтского экзорциста XVII века - Джованни Леви Страница 10

в Сантене XVII в., по-видимому, считалось, что отдельные люди, конкретные и активно действовавшие индивиды, не могли нести ответственность за порчу, хотя в качестве возможной, но не зависящей от чьей-то воли причины болезни рассматривалось ослабление семейных и социальных связей. В этот период персоналистское объяснение частично утратило силу и вину стали возлагать скорее на пострадавших лиц, чем на колдовство. Именно в этом направлении движется Кьеза, когда он сводит поиски болезни к одной-единственной метафизической причине, вместо того чтобы искать физически уязвимого противника, за рамками ощущения собственной греховности, нашей вражды к себе самим, хотя и не без пособничества злых духов, о чем Джован Баттиста постоянно напоминает своим прихожанам. «Из десяти тысяч человек девять одержимы бесом»: вот в чем источник зла, а не в механизмах общинных связей.

Впрочем, это не столько проблема — сложная с точки зрения ее оценки — терапевтической эффективности: Джован Баттисту окружает устойчивая слава успешного целителя, и он действует в условиях общества, перенасыщенного злом, личной неполноценностью, физическими и психическими проблемами. Особенностью этого периода представляется сосуществование двух систем истолкования заболеваемости при хаотичном представлении о ее вероятных причинах. Эти системы не соединились, как в других социумах, на основе общих магико-религиозных принципов и не оказались привязаны заранее к врачебным классификациям отдельных болезней. Объяснение, данное Кьезой, предлагает более четкое описание объяснительной иерархии, уже укоренившейся в пьемонтской деревне конца XVII в.: магия, изгнание бесов, чудо могут исцелить то, что не способна вылечить медицина. Таким образом, задним числом эти явления задают границы самой медицины, подкрепляя ее и представляя ее слабость не столько результатом технической или теоретической беспомощности, сколько следствием метафизической обусловленности болезней. При этом от медицины в ее конкретных проявлениях не требуется доказательности, ее неудачи не берутся в расчет, она успешно развивается и находит понимание у людей при условии, что смиренно признает границы своих возможностей (а их отрицание воспринимается с иронией, как мы видим на примере показаний Микеля Пинардо).

10. Однако в персоналистских системах существует совершенно особый аспект, который, на мой взгляд, в наше время заслоняется вопросами о причинах болезни, которые мы себе задаем, по крайней мере осознанно: если даже болезнь известна и излечима, почему заболел именно я? Такого рода вопрос еще менее, чем описанные выше общие черты, свойствен культурам, в которых преобладают натуралистские истолкования, в то время как в сельском обществе Старого режима ему придается главное значение. Объяснением может быть порча. Если мы взглянем на тех, кто приходил к Кьезе, стремясь избавиться от своих увечий, хромоты, слепоты, то станет очевидной первостепенная важность этого вопроса. Однако приходили не только они: к Кьезе обращались и те, кто совершил непонятные для самих себя поступки и сразу же столкнулся с неприятностями. Как следствие, они ждали не только излечения, а иногда и не излечения вовсе, а избавления. За ним, например, к Кьезе 5 августа приходит Филиппо Берре: у него «опухоль в колене, и он в прошлом году выстрелил в жену»; соединение этих двух фактов свидетельствует о потребности освободиться от их общей причины, наваждения. Или вот 15 августа Доменико Джана из Роккафорте в округе Мондови, «подвергшийся порче и искалеченный выстрелом из аркебузы год назад», и в тот же день Гульельмо Далабрю «из Лангедока во французском Провансе, пострадавший от выстрела в прошлом году» — от чего они излечиваются? Конечно, не от своих увечий и не от последствий своих ран, а от порчи, наведенной именно на них.

В силу этого обстоятельства не у всех пациентов, внесенных в список нашего экзорциста, имеются указания на органы, пострадавшие от колдовства; в 225 случаях неопределенно говорится об одержимости или наваждении; в 98 случаях указаний вообще нет, и это свидетельствует об ином: физическое или моральное страдание, которое привело этих людей к заклинателю бесов, было устранено, и причина болезни найдена, хотя иногда, а может быть, и часто по итогам лечения на теле пациентов на всю жизнь оставались следы. О чудесах речь не шла, но терапия была столь успешной, что сотни людей стекались к целителю.

Все они, безусловно, были грешниками, но не последней причиной успеха Кьезы являлся тот факт, что его указания на источник болезни находили полное понимание: недруг располагался снаружи, его действия были иррациональными и допускали некоторое оправдание, не требуя в каждом случае поисков собственной вины. Церковным властям подобная проповедь, хотя и в упрощенном виде, должна была казаться весьма опасной. Кьезу следовало устранить, в отличие от множества чудотворцев, наполнявших ту же деревню и менее двусмысленно толковавших о вине и о покаянии.

Тогда же в этих краях (в сельской местности южнее Кьери) действовали и другие экзорцисты, о чем свидетельствуют показания, собранные в защиту Джован Баттисты: впрочем, они занимались своим делом редко и с разрешения епископа. Однако существовали как минимум еще два источника чудес.

Во-первых, образ Мадонны, почитаемый в церкви Сантиссима Аннунциата в Кьери. Он часто совершал чудесные исцеления после того, как врачи объявляли о своем бессилии и о неизлечимости болезни. У нас нет перечня чудес, приходящихся на период после 1655 г., «хотя и впоследствии Пресвятая Дева не менее щедро изливала свои милости на тех, кто обращался к образу ради ее почитания» как раз в сельской местности, где подвизался настоятель из Сантены[22].

Более интересен случай ораторианца падре Агостино Борелло, который за свою короткую жизнь[23] совершил множество исцелений путем наложения рук и благословения и продолжал творить чудеса после смерти по меньшей мере до начала XVIII в. (он скончался в 1673 г.), когда конгрегация св. Филиппо Нери собрала более ста свидетельств в пользу причисления его к лику святых[24]. Он также многократно вылечивал паралич и ишиас, не поддававшиеся врачам, хотя способности падре Агостино были более специфическими и действовали особенно на женщин: полы его сутаны и платок, которым он утер пот на смертном одре, помогали при родах и восстанавливали у рожениц грудное молоко.

Впрочем, в этих двух случаях речь идет о чудесах, а чудеса отличаются от заклинания бесов Джован Баттистой Кьезой: они вознаграждают за веру, а не освобождают от бесовского наваждения и, возможно, предлагают несколько парадоксальным образом более долговечную и дожившую до нас модель причинности. Чудеса, хотя и уживаются с преимущественно натуралистскими системами, не воздействуют непосредственно на нечистую силу, вызывающую болезни, а апеллируют к высшим существам, которые ради защиты людей способны изменить природный порядок и облегчить страдания.

Теперь же мы должны оставить эти рассуждения. На самом деле это лишь гипотезы: культурная система сантенских поселян в значительной мере остается