Двадцать шестой - Мария Сергеевна Данилова Страница 64

Сильнее всего Олежку тяготила тишина. Весь день он провел на кухне, перечитывал старые номера журнала «Трамвай», жевал хлеб, но в основном просто смотрел в окно и слушал тиканье настенных часов. Оно напоминало ему о том, что время идет, что жизнь не остановилась, и что может быть, когда-нибудь, не сейчас, конечно, а в будущем, часы дотикают до того момента, когда станет хоть чуть-чуть полегче и посветлее.

Под вечер раздался длинный междугородний звонок. Это была бабушка.

– Олежка, что у вас там творится?

– Бабушка, бабушка! – воскликнул Олежка, и в носу у него защипало.

– Успокойся, мальчик, успокойся. Дай бог, все образуется. Вы только сидите тихо, никуда не ходите.

– Да мы и так сидим дома, – всхлипывал Олежка. – Мама лежит, молчит, на работу не пошла, спит все время.

– Ну и пусть лежит, на улице сейчас опасно.

– Опасно на улице? Ба, ты о чем? От нас папа ушел.

– Зачем? Куда он пошел? Пусть возвращается, сейчас нужно дома сидеть.

– От нас ушел. С чемоданом, навсегда. Бабушка, приезжай. – Олежка наконец заплакал в голос. – Приезжай скорее.

Утром позвонила мамина начальница Наталья Григорьевна, спрашивала, почему мамы нет на работе. Олежка пошел звать маму к телефону, но в ответ она опять только простонала что-то. Она лежала в темноте, в той же самой позе, что и вчера, свернувшись в клубок и зарывшись в ворох одеял, так что едва можно было разглядеть ее макушку. Олежке даже не пришлось врать: он сказал, что мама дома, но заболела, уже вторые сутки не может встать с постели.

– Ну, может, так и лучше сейчас, – сказала начальница, и Олежка не совсем понял, что она имела в виду.

Снова встал вопрос завтрака, но съедобного в доме почти ничего не осталось. Весь хлеб Олежка вчера съел, две пачки печенья «Юбилейное», которое ему по-хорошему было нельзя и которое мама прятала не верхней полке, – тоже. Нужно было идти в магазин за продуктами, только сначала найти мамин кошелек. Он, наверное, лежит у нее в сумке…

В более сытые годы мама не брала Олежку по магазинам, жалела – мало ли там вирусов, опять что-то подхватит, и вообще жалко ребенка, пусть лучше учится, у него вон какая нагрузка в музыкальной школе, – а когда магазины опустели, она старалась брать его с собой только в крайнем случае, если товар давали по одному в одни руки.

И теперь Олежка столкнулся лицом к лицу с тем, на что постоянно жаловалась мама, о чем говорили по телевизору, писали в газетах и судачили тетки в очереди в поликлинике: жрать в стране было нечего.

Хлеб он купил, но, пока дошел до молочного, молоко уже разобрали, остался только кефир, и за ним стояла длинная очередь. В «Продуктах» было светло, просторно и даже нарядно. Аккуратными пирамидками высились на полках рыбные консервы, на фоне белого кафеля переливались и блестели трехлитровые банки с березовым соком, они же стояли и на витринах, только в несколько другой конфигурации, но, кроме них, в магазине ничего не было. Сонная продавщица в высоком белом колпаке листала журнал, облокотившись на прилавок, и на Олежку не взглянула.

Олежка, конечно, слышал от мамы о Мише Батоне и поэтому бодро направился в соседний зал в мясной отдел. За прилавком, в рое мух, стоял грозный мужчина в окровавленном фартуке. Олежке стало не по себе. Замахиваясь топором, мужчина рубил кости на гигантском пне, тоже измазанном в крови, ни дать ни взять Синяя Борода. На весах висела выцветшая надпись, сообщающая населению, что мяса у Миши Батона нет. Ну и слава богу, у Олежки отлегло от души: нет так нет.

Так ничего не купив, кроме хлеба и кефира, он сел на двадцать шестой трамвай и поехал к метро, где, как он слышал от мамы, в универсаме иногда можно было что-то отхватить.

Олежка даже не мог представить, как ему повезло, говорят, новичкам всегда везет, – в универсаме выбросили сосиски. Они были расфасованы в целлофановые пакеты, и через маленькое окошко в стене их выдавала рука с толстым золотым кольцом на мясистых пальцах. Олежка по-деловому встал в очередь, постоял недолго, но никаких сосисок ему, конечно, не досталось, даже фортуна имеет свои пределы. «Кончились!», «Все!», «Больше не стоять!» – прошелестело по очереди. Толпа заколыхалась, загудела, и где-то впереди вспыхнула драка. Двое мужчин сцепились друг с другом, послышались удары и женское многоголосье:

– Да ты что делаешь?

– Да разве так можно?

– Совсем одичали, руки распускают!

– Постыдились бы, – вступился наконец пожилой мужской голос. – В стране черт-те что творится, а они из-за сосисок дерутся.

И тем не менее Олежка вышел из универсама с уловом: он купил упаковку макарон, килограмм конфет «Барбарис», сладкие кукурузные хлопья в пакетах, салфетки – непонятно зачем – и детскую смесь «Малютка», из которой мама, помнится, пекла вкусное печенье.

На обратном пути он заглянул к Грише.

– Я тебе вчера пытался звонить, но твоя бабушка не разрешила.

– Да, – Гриша кивнул головой в сторону кухни, – она все время на телефоне.

Из кухни раздавался громкий голос Светланы Ефимовны и пахло сигаретным дымом. Это всегда было для Олежки загадкой – как может Гришина бабушка, врач, специалист по уху-горлу-носу, курить, да еще так много.

– Это крах, это крах всего! Не дали нам пожить, – восклицала бабушка. – Только-только задышали, а они опять кислород перекрыли. Какая у нас теперь перспектива? Я не хочу обратно, не хочу в прошлое.

– Может, пойдем погуляем? – шепнул Олежка. – Я только сумки домой занесу.

– Ты что, меня на улицу не пускают, бабушка говорит, опасно.

– А что там?

– Ты что, с луны свалился? Переворот, Горбачева сняли. В Москве танки.

Ближе к вечеру наконец приехала бабушка. Олежка был страшно рад. Он так ждал ее, он так хотел поплакать у нее на груди. Он хотел, чтобы бабушка сказала, что все это какое-то недоразумение, что все исправится и будет хорошо – дала установку, как Кашировский, только лучше. Но бабушка лишь поцеловала его в лоб, точно так же, как мама, пробормотала «сейчас-сейчас» и заспешила к ней в комнату.

Первым делом бабушка повела маму в ванную. Та долго сопротивлялась, стонала, потом все-таки согласилась, только снова попросила, чтобы ее накрыли пледом.

В ванной они провели больше получаса. Все это время Олежка сидел в коридоре перед дверью и терпеливо ждал.

– Хороша подруга, ничего