Никогда - Карола Мартинес Арройо Страница 5

потом распечатывала файл. Я тысячу раз видела, как она сосредоточенно переводит. Я делала уроки напротив нее за столом, а она читала вслух. Примеряла, какое слово подойдет лучше, стирала и исправляла. Вокруг одного абзаца на верхней странице она нарисовала множество сердечек. Мне стало любопытно:

«Все дети вырастают, кроме одного мальчика. Дети не просто вырастают; они очень рано понимают, что вырастут. Вот как это поняла Венди.

Однажды, когда ей было два года, она играла в саду и сорвала цветок, а потом побежала к маме, чтобы подарить его ей. Дочка, видимо, была само очарование, потому что мисс Дарлинг сложила руки на груди и воскликнула:

– Ах, почему ты не можешь остаться такой навсегда?

Они больше не говорили об этом, но с тех пор Венди знала, что вырастет. Об этом всегда узнаешь в два года. Два года – это начало конца».

– Привет, Фьоре.

– Привет, Ева! Что делаешь?

– Математику с Агос. А ты?

– Ничего особенного…Как дела?

– Нормально.

– Ясно.

Слышу, шепчутся: «Скажи ей», «Сама скажи», «Говори, ну?»

– Мы тебя любим! – протянули хором.

– Я вас тоже.

Молчат.

– До встречи в школе!

– Давай, пока. До скорого!

Не помню, чем занималась Мэгги в эти дни.

Много плакала, звала маму – это я помню. А вот что она делала, пока мы шли за гробом или пока ехали в машине, – не помню. Некоторые воспоминания как фотографии, и я не могу найти на них Мэгги.

Иногда она приходит ко мне и рассказывает всякое. Иногда бегает по квартире или сидит одна на диване. Но чаще всего она играет у себя или рисует, и как будто все по-прежнему.

Так что, когда я вспомнила о ней и стала искать, она оказалась в своей комнате, сидела на кровати.

– Что делаешь?

– Играю.

– А где игрушки?

– Я играю в уме.

– Ясно. Йогурт будешь? Бабушка купила тебе тот, что с наклейками.

– Давай.

– Ты странная.

– Мне не нравится, когда дома тихо.

–Включи музыку, Cataplum plum, например.

– Фьоре…

– Что?

– Мне это не приснилось?

– Нет, Мэгги.

«Займись чем-нибудь другим, Фьоре. Ты часами сидишь у нее в кабинете», – сказал дедушка Уго. Неужели он не понимает, чтó со мной происходит? Даром что психиатр. Как же он не видит: я не хочу ничего делать, уже несколько дней не захожу в инсту[3], не отвечаю на сообщения. Я сижу одна, взаперти. И мне нормально. Не хочу никого видеть, не хочу ни с кем разговаривать. Хочу, чтобы все умерли.

А это мысль! Запостить фото, просто черный экран, и приписать: «умрите все».

– Во сколько придет бабушка?

– Не знаю, пап.

– Вы завтракали?

– Да. Я дала Мэгги йогурт, сама попила молока.

– Хорошо.

– Заварить тебе чаю?

– Нет, я сам. Не сходишь за хлебом или за печеньем?

– Схожу, дай денег, пожалуйста.

– Куда же я их задевал? Вроде в ящик положил.

– Там нет. Я потому раньше и не купила.

– Тогда не знаю. Ума не приложу.

– Не уходи к себе, пап, останься; я заварю тебе чаю. Не уходи!

Мамин прах в керамической урне красивого серого оттенка на полке. Пока никто не видел, я заглянула внутрь. Это моя мама? Вот это? Что там от нее, в горстке серой золы? Неужели это человек, который целовал мои веки, пока я не усну? По щекам катятся слезы, и некому их утереть.

Мамы не должны умирать, это несправедливо; не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны, не должны.

Глава 5

Ее вещи по всему дому. Мы понемногу прибираем их. Андреа говорит: «Сейчас буду мыть в коридоре. Посмотри, что убрать, а что оставить», и я просматриваю все, что найду.

Собираю ее карандаши и вижу, как она правит переводы. Всюду разбросаны книги с закладками: в одной клочок бумаги, в другой нитка, в третьей лента, обертка от чайного пакетика, фантик. Мама читала в постели, на диване в столовой, на кухне, пока готовила, – везде, и даже в туалет ходила с книжкой. Она оставляла пометки и приписки на страницах себе самой или тому, кто будет читать книгу после нее. Ее следы по всей квартире, и я не знаю, что буду делать, когда мы все уберем.

Маргарита ходит за мной хвостом целыми днями, это невозможно. Даже в туалет приходится ходить с ней; я в ванную – и она следом. Она стала как маленькая. Постоянно просится на ручки, чтобы с ней ходили, чтобы ее баюкали. Может не спать часами. Прибить ее хочется! А потом смотрю, как она семенит малюсенькими шажочками, спрашивает обо всем подряд, танцует, и мне так жалко, что она осталась без мамы! Мама не споет ей песенку и не сделает маску Короля Льва, не придет в сад