Не плачь - Наталья Николаевна Вишнякова Страница 5

стечение обстоятельств. Например, если бы я не полез на свет первым, пропустил бы вперед Владика, неужели всё было бы точно так же? И я бы так же ездил на коляске, и никогда не имел бы дела с лестницами, и так же мечтал бы проехаться вниз по перилам? И мама бы ушла в неизвестном направлении, и папа предпочел бы начать новую жизнь и забыть старую, и у меня не было бы ни одного друга, и Юлька точно так же смотрела бы сквозь меня, как будто я – не заслуживающий внимания жук?

Такие мысли случаются у меня, если я проснусь среди ночи, вокруг темень, один сон закончился, а новый никак не идет. Тогда, оказавшись в пустоте между двумя снами, я почему-то начинаю прокручивать в голове свою историю, и мне так обидно – просто нестерпимо! А чернющие мысли льются и льются, и ничего с ними не поделаешь. Я прячу лицо в подушку и колочу кулаком по кровати: «Нечестно! Нечестно!» И я прямо вижу, как весь мир смеется над тем, какой я сейчас жалкий, беспомощный и глупый. Конечно! У них-то всё хорошо! У всех всё хорошо, кроме меня.

И обои в моей комнате становятся густо-черными, и чернота вокруг меня сжимается…

Тогда я думаю, что на самом деле было бы справедливо, если бы Владик при нашем рождении решил стать старшим братом, а я бы не спорил и пропустил бы его вперед. И сейчас бы я жил с папой и ходил бы в кружок лего, и на футбол бы обязательно записался, а может быть, и на танцы, и на лифте не ездил бы, а поднимался только пешком, и был бы ужасно равнодушен ко всем перилам на свете, даже специально созданным для скатывания.

Но потом я вдруг прихожу в себя, вижу всю эту картину со стороны, и мне становится страшно за Владика. Как он жил бы в коляске? Нет, он не смог бы, точно. Опустил бы руки, выбросил бы ручной эспандер, не стал бы постигать тонкости приготовления пиццы. Только сидел бы под табуреткой да плакал, сидел да плакал – и так целыми днями напролет.

Тогда пускай лучше я. Я уже привык. Мне даже нравится. И вообще мне и так повезло. Во-первых, с бабушкой мне на удивление легко и хорошо. Такие бабушки встречаются очень редко, может, раз в сто лет или даже еще реже. Во-вторых, сейчас она мне помогает, а потом, когда я вырасту, я сам стану ей помогать – это я знаю твердо. А Владик, может, и не смог бы.

В-третьих, мой мозг думает, мои руки работают. Мозг работает, руки думают. Не всем так везет.

А в-четвертых, я никогда не плачу. Может, не умею, а может, просто всё всегда исправляется до того, как наступит настоящая грусть.

Так что пусть всё остается на своем месте. В конце концов, я грущу только по ночам, да и то не так чтобы очень часто. Потом в любом случае засыпаю и сплю до будильника. А утром всё становится хорошо. Особенно если солнечно.

9

– Мы идем гулять, – объявила бабушка.

Обычно мы никуда не ходим, только в школу и обратно. Когда мы движемся к школе, я весь мысленно лечу, потому что полностью настроен на ту череду событий, которая ждет меня в течение дня. И домой возвращаться мне тоже приятно – дом есть дом, это каждому ясно.

А кроме школы, идти особенно некуда. Наш двор не приспособлен для прогулок: тротуары заполнены машинами соседей, а всё свободное пространство занимает детская площадка, где мне особенно нечего делать. Да и ходят сюда одни малыши, чтобы покопошиться в песочнице или покачаться на качелях, – тут мне и поговорить не с кем.

Но это когда мы дома. Уже неделю дом мне только снится, и бабушке, наверное, тоже. Словом, мы лежим в больнице.

Правда, только так говорится – лежим, а на самом деле я с утра до вечера перехожу из рук одного доктора в руки другого. Меня обследуют. Просвечивают, простукивают, вертят из стороны в сторону, ощупывают, осматривают. И всё время спрашивают. У врачей припасено ужасно много вопросов, и ты только и делаешь, что отвечаешь, отвечаешь. Почему-то каждый считает своим долгом спросить, как меня зовут и сколько мне лет, – будто в карте ни слова об этом. Некоторые просят посчитать вслух или назвать любимые цвета. Но я не злюсь – понятно, работа у них такая, проверять, есть ли у меня мозги или за год превратились в сухофрукт.

Мы бываем здесь каждый год – я и бабушка. Я – потому что это нужно. А бабушка – потому что санитарки не обязаны за мной следить, ну там чтобы не упал с кровати или правильно сходил в туалет. Тут всё не как дома, и мне одному не справиться.

Перед самым нашим отъездом в больницу, поздно вечером, когда мне давно полагалось спать, я в десятый раз представлял себе больницу и то, как там всё будет. Меня уже почти тошнило, а одеяло совсем перестало греть, и тут – звонок в дверь. К бабушке пришел дядя Игорь.

Он долго стоял в прихожей, категорически отказывался перейти в кухню. Сказал, что забежал буквально на пять минут и ему нужно бежать дальше. Бабушка на это ответила, что за пять минут вполне можно выпить чашку чая. Несколько минут у них ушло на споры, потом дядя Игорь капитулировал и отправился-таки на кухню, где, естественно, был накормлен по полной программе. О чем они там разговаривали, я не слышал, хотя, чего греха таить, очень старался. Слышно стало, только когда через час дядя Игорь начал прощаться.

– Вот, Марина Григорьевна, – сказал он, – возьмите.

– Да что ты! Не надо! Еще не хватает! – возмущенно вскричала бабушка.

– Ну не обижайте меня, возьмите, – настаивал дядя Игорь.

– Не возьму.

– Возьмите. Пригодятся. Тем более вам завтра в больницу ложиться. В отдельной палате вам с Костиком будет удобнее, чем в общей.

На этих словах дяди Игоря бабушкина оборона дала трещину. Бабушка согласилась что-то взять, но после этого долго охала, всхлипывала и вздыхала. А когда полуночный гость ушел, так развздыхалась, что я совершенно забыл об ужасах завтрашнего дня. Мне стало жалко бабушку – и в целом, и еще потому, что ей тоже придется две недели сидеть в заточении, слушать отрывистые команды толстых пожилых санитарок и худых молоденьких медсестер, которые всегда не в духе,