Двадцать шестой - Мария Сергеевна Данилова Страница 24

Усилием воли она сбрасывала с себя одеяло, ступала в сандалии и выходила из палатки. Еле дотянувшись до привязанного к сосне металлического рукомойника, оставшегося тут от прошлых хозяев, наверное, Авербахов, Маша ополаскивала лицо и, прижимая пятки сандалий ступнями, потому что натянуть их как следует никогда не хватало терпения, еще сонная, семенила за дядей Юрой и Митей, ежась от утренней прохлады. Рой замыкал процессию.

На речке Маша плескалась у берега, стиснув зубы и не подавая виду, как же ей холодно в этой ледяной воде. Дядя Юра плавал рядом, так как обещал маме, что не оставит Машу одну, а Митя пересекал речку: плыл к тому берегу кролем, а возвращался баттерфляем. Прямо как дельфин, восхищалась про себя Маша, которая, сколько ее ни учил папа, до сих пор так и не умела держаться на воде. А потом вспоминала недавно прочитанного Куна и заключала, что никакой Митя не дельфин, а кентавр или вообще – Аполлон, только с темными волосами.

– Все, выходи уже, у тебя губы синие, – говорил Митя, подплывая к берегу.

– Да, нет, я не з-з-з-замерз-з-зла, – стучала зубами Маша.

– Машик, какой ты смешной, – улыбался Митя, растираясь полотенцем и разбрызгивая во все стороны холодные капли. И от этого шутливого нежного обращения в мужском роде Маша уже не чувствовала холода, не слышала ни клацанья своих зубов, ни звука гонга, призывавшего всех на завтрак.

– Черт, опять опаздываем. Машик, давай быстрей!

Как-то под утро зарядил дождь, стало совсем прохладно, и Маша, укутавшись поглубже в теплое одеяло, решила, что речку сегодня пропустит и пойдет прямиком на завтрак с мамой, но вскоре услышала возле палатки чьи-то шаги, покашливание, а потом вход в тамбур задрожал, и через комариную сетку показался согнутый пополам Митя, которому с его ростом в палатке было страшно тесно.

– Машик, ну ты идешь? – прошептал он, боясь разбудить Машину маму. – Жду тебя, жду…

Нужно ли говорить, что никогда еще Маша не выпрыгивала так быстро из кровати, не одевалась и не летела со всех ног на речку, даже не замечая дождя…

Советской власти на турбазе действительно не было, зато была другая.

В начале смены из отдыхающих избирался совет министров. За спортивные мероприятия на турбазе отвечал министр спорта, автопарк отдыхающих поступал в ведение министра транспорта – на машинах доставляли продукты для кухни или исполняли какие-то еще хозяйственные поручения, байдарками заведовал адмирал. Министром здравоохранения была немолодая дама, эндокринолог Вероника Лазаревна, она же по совместительству была и министром спорта, так как в молодости играла за национальную сборную по волейболу и сейчас тоже любила поиграть. Бессменным министром культуры уже много лет служила доктор филологических наук, специалист по старшим акмеистам Белла Моисеевна, очень активная и страшно говорливая женщина, которую за громкий и высокий голос прозвали Децибеллочкой и шутили, что ею одной власть могла бы заглушить все вражеские голоса. Муж Децибеллочки занимал должность министра финансов. На турбазе даже был свой гимн, положенный на музыку латинского студенческого гимна «Гаудеамус», который прославлял прогулки в лесу и сбор черники.

А еще – и это произвело на Машу самое сильное впечатление – лагерь делился на полян и древлян, в зависимости от того, стояла их палатка в лесу или на поляне. Между двумя этими кланами уже много лет шла шутливая вражда, будто это были Монтекки и Капулетти, хотя, как утверждал древлянин дядя Юра, уже давно было установлено, что древляне, конечно же, во всех вопросах превосходят полян.

После завтрака надевали резиновые сапоги, какую-то старую, неброскую одежду, которую не жалко было заляпать в черничном соку, обязательно панамку от комарья и клещей, брали корзины или пакеты из-под молока и шли в лес.

В эти походы Машу с мамой сопровождал дядя Юра с Роем. В самый первый день он вызвался показать черничные места и проследить, чтобы милые леди не заблудились, и с тех пор всегда ходил с ними. Митя присоединялся к ним редко, у старших детей здесь была своя жизнь: дальние походы, байдарки, ночные гуляния.

В лесу время пролетало быстро. Собирать чернику оказалось страшно азартным делом – нужно было непременно наполнить весь молочный пакет до краешков, до самого верха. На пакете с непонятным латышским названием вышагивала маленькая пухленькая девочка, и свою добычу Маша отмеряла по ней – вот она собрала черники по девочкину ногу, вот по руку, вот по плечи.

– Маша, возвращаемся! – звала мама из-за густых сосен, и ее голос отзывался эхом.

– Еще чуть-чуть, мам! – кричала в ответ Маша. – У меня уже по глаза.

А вот вторая половина дня тянулась бесконечно долго. После обеда вся турбаза (кроме, конечно, везунчиков старших детей) вымирала на тихий час. Маша обычно долго не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, собирала в полусне чернику, считала минуты, перебирала в памяти сегодняшний день: утреннее купание с Митей, как они бежали на завтрак, и как Маша споткнулась о корень и чуть не полетела носом на землю, и тогда Митя взял ее за руку, и они побежали вместе, и то, как он тянулся за чайником, сидя в другом конце детского стола.

К пяти часам турбаза снова оживала. Из палаток выползали отдыхающие, потягиваясь и зевая, на традиционный файв-о-клок-ти, как это тут называли, хотя пили в основном кофе. Это пятичасовое чае- и кофепитие было, пожалуй, самым главным событием дня. Для этих летних поездок растворимый кофе, который был в страшном дефиците, копили весь год, чтобы после дневного сна выйти из палатки и в тени высоких сосен неспешно выпить кофе с черникой, перетертой с сахаром.

Взрослые тянули свой кофе, слушали вражеские голоса, которые больше не глушили («И что же, наша Децибеллочка осталась без работы?») и вели скучные разговоры об опостылевшем уже Маше съезде, о том, как захлопывали Сахарова, и о том, какие молодцы межрегионалы, а Маша все хлебала большой ложкой черничный сироп, благо здесь он был в неограниченном количестве, вернее, ограничен он был только наличием сахара, за которым ездили в Стренчи, но там он пока что был.

Кроме сахара, в Стренчи наведывались за обновками, женщины даже не брезговали пройти туда семь километров пешком, так как автобусы ходили редко. Хоть это и был совсем маленький городишко, несколько тысяч населения, ассортимент в магазинах здесь был не хуже, чем в московской «Березке», и турбазовские дамы баловали себя