Двадцать шестой - Мария Сергеевна Данилова Страница 20

Но Гриша, обычно сговорчивый, неожиданно запротестовал. Сказал, что домой не пойдет ни при каких условиях, будет ждать тут, в городе, так быстрее вернуться к папе. Решили пойти гулять.

День был прекрасный – солнечный, жаркий. Они сели на двадцать шестой, доехали до дальнего метро, сами еще не понимая, куда направляются. В метро проехали несколько остановок, и на «Кропоткинской» мама потянула Гришу к выходу – пройдемся по бульварам, а мне там кое-куда зайти надо.

Гоголевский бульвар оказался оцеплен в сторону центра. Машин не было, а по обе стороны проезжей части редкой цепью стояли милиционеры.

– Мам, а что это?

Мама пожала плечами. Другие прохожие, судя по взглядам, тоже недоумевали.

Наконец из-за угла, со стороны Метростроевской, медленно выехало несколько милицейских машин с мигалками, а вслед за ними появилась стайка бегунов. Молодые мужчины в коротких шортах и майках с номерками на груди бежали бодро, слаженно, без видимых усилий, очевидно, это было начало маршрута. Один из них, высокий худой блондин с усами, улыбался и в обе руки махал прохожим, а те хлопали и свистели. В некотором удалении шествие замыкало еще несколько милицейских машин.

– Соревнование какое-то, – сказала мама. – Эстафета или марафон. Смотри, как быстро бегут!

– Ничего не быстро, – хмыкнул Гриша. – Мы на машине их в два счета обгоним.

Проводив спортсменов, они двинулись вверх по бульварному кольцу и через какое-то время свернули в небольшой переулок, а там пройдя еще немного зашли в самый обыкновенный с виду магазин «Хлеб».

– Мам, а зачем мы сюда пришли?

– Здесь корицу продают, – смущенно улыбнулась мама. – У нас с Томой закончилась, в нашем районе нигде не достать. А тут она почему-то всегда есть.

При виде хлеба Гриша объявил, что проголодался. Мама купила две булочки «Калорийные», а в соседнем «Молоке» – плавленые сырки и кефир. Гриша всегда недоумевал, почему в названиях продуктов, да и много чего другого, слова стояли в таком странном порядке: разве не лучше сказать «калорийная булочка» или «московская плюшка», а не наоборот, но сейчас у него не было душевных сил всерьез размышлять об этом.

Они сели на Никитском, в тени большого каштана – солнце стояло в зените, и мама жаловалась, что слишком жарко, хотя Грише было в самый раз. На соседней скамейке Гриша увидел женщину с мальчиком лет четырех в белой кепочке и шортах, почти таких же, как у бегунов. Мальчик вертел в руках большой пластмассовый красный руль от игрушечной машины, изображая из себя водителя, хотя, собственно, самой машины нигде не было.

– Мам, ну скоро уже?

– Прожуй сначала, – улыбнулась мама и посмотрела на часы. – Нет еще.

А потом, допив последний глоток кефира из бутылки, добавила:

– Давай я лучше расскажу тебе о Бульварном кольце, ты же любишь такое.

И мама, испытав неожиданный прилив вдохновения, припомнила свои филфаковские лекции о литературной Москве и принялась рассказывать Грише о том, что раньше Гоголевский бульвар назывался Пречистенским, что на бульварах проводились тайные встречи декабристов, что недалеко отсюда Пушкин впервые зачитывал друзьям свою «Полтаву», а в храме у Никитских ворот он венчался с Натальей Гончаровой.

На Гончаровой Гриша не выдержал, взял маму за руку, посмотрел на нее страдальческим взглядом и совсем по-взрослому произнес:

– Мам, я сейчас не могу. Правда.

Гриша не мог думать ни о чем, кроме как о машине и о том, чтобы поскорее уже вернуться в очередь к папе. Но на жаре время тянулось, плавилось, не хотело идти. Грише казалось, что всё и все вокруг двигались медленно, нехотя, будто застряли в смоле – еле волочили ноги пешеходы, едва ползли по бульвару троллейбусы, медленно покачивался на ветерке куст сирени.

У Никитских ворот Гриша замер возле автоматов с газировкой, хотя и прекрасно знал, что просить было бесполезно, даже силы не стоит тратить – как бы он ни умолял, пить из граненых стаканов, из которых до этого пили сотни других москвичей и гостей столицы, ему было категорически запрещено. Бабушка говорила, что бактерий и вирусов на таких стаканах больше, чем в баклаборатории у нее в больнице. Зато удалось выклянчить у мамы мороженое – клубничное, в картонном стаканчике, с деревянной палочкой.

– Мам, ну долго еще? – спросил Гриша, перекатывая во рту слишком большой кусок мороженого, такого холодного, что даже сводило лоб.

Мама в очередной раз глянула на часы.

– Ну хорошо, пошли уже к метро.

Они двинулись в сторону «Горьковской», и Гриша тянул за собой маму примерно так же, как когда-то она его по утрам в детский сад. Наконец спустились в метро. И тут тоже время двигалось вдвое медленнее обычного, поезда пришлось ждать целую вечность, и слишком долго выходили из вагона, не оставляя своих вещей, уважаемые пассажиры, а на их места заходили другие, и уже этих новых все тот же чинный женский голос призывал уступать места беременным, инвалидам и лицам пожилого возраста. Потом, выйдя из метро, долго ждали двадцать шестой. Наконец, доехали.

От трамвайной остановки Гриша несся так быстро, что спортсмены с Пречистенского, а ныне Гоголевского бульвара могли ему только позавидовать, но чем ближе Гриша подбегал к дому культуры, тем тревожнее становилось на душе, потому что ни утренней очереди, ни толпы вокруг было не видать. Неужели все талоны уже раздали? Это все из-за мамы, рассердился про себя Гриша, он давно тянул ее возвращаться, а не гулять по бульварам, хоть и читал там Пушкин свою «Полтаву». Папа наверняка ушел домой, не дождавшись их, и снова придется мучительно ждать, пока они дойдут до дома, чтобы рассмотреть, потрогать наконец-то этот талон. Интересно, будет ли на нем нарисована машина?

– Гриша, не беги так! – кричала мама ему вслед. – Шею сломаешь!

Но Гриша, конечно, бежал, еле успевая дышать, а потом вдруг резко затормозил – увидел папу.

Папа сидел один на ступеньках дэка, свесив руки между разведенных колен. Вокруг него было пусто. Ограждения унесли, милиции тоже не было. От очереди осталась только пустая пачка «Явы», валяющаяся на асфальте, многочисленные окурки и скомканная газета.

– Что случилось, Андрюш? – Гриша услышал за спиной мамин голос.

Папа развел руками.

– Оказывается, была еще одна очередь, альтернативная. Они стали отмечаться всего пару месяцев назад, но там всем заправлял Абрикосов, а у него связи в райкоме.

– Абрикосов? – воскликнул Гриша. – Олежка?

Папа кивнул.

– Его отец…

– Ну как же так? – Мама