Одинокое дерево - Мария Папаянни Страница 2

мечты: море и Фото. Стратос получил и то и другое. Он сделал Фото своей женой, а через несколько дней после свадьбы уехал наниматься на корабль. К счастью, он не оставил Фото одну, их страсть уже принесла плоды. Фото чувствовала, как растет в ней любовь Стратоса. Она написала мужу, и тот обещал вернуться к рождению ребенка.

Фото не рассказывала ему в письмах о головокружении и тошноте: боялась показаться недовольной и сварливой. По морям ходит он, а на бури и шторма жалуется она, сидящая в тени Кофины. «В следующий раз, – решила она, – точно напишу». Фото никак не могла взять в толк, что тому было причиной. Может, ребенок плавал в ее животе неустанно? Или она каким-то загадочным образом следовала за Стратосом в его долгих путешествиях? Она ничего не знала о море, и ее беспокоило, что, тоскуя по мужу днем и ночью, она видела его только в бушующих волнах. «Стратос, – выдохнула она, но что-то в ней договорило остальное, – Ах, Стратос, пожалуйста. Брось все и приезжай. Я больше не выдержу без тебя».

Фото почувствовала, как толкается ребенок, и прижала руку к животу.

– Не торопись, детка. Завтра тоже будет день. Не надо рождаться сегодня. Давай потерпим еще денек.

Пришла бабушка, совсем крохотная от прожитых лет, и сразу отправилась на кухню. Фото услышала, как бабушка зажигает лампадку и кладет девять земных поклонов, и прошептала:

– Бабушка, мне страшно.

Бабушка вошла. Она подошла к Фото, поцеловала во взмокший лоб, а затем, опустив взгляд, прикоснулась к ее животу.

– Началось?

– Нет, бабушка, я могу продержаться до завтра. Скоро стемнеет. Завтра, он родится завтра. Мне страшно, бабушка. Я боюсь, что ребенок будет меченым.

– До полуночи, Фото, ты родишь до полуночи. Так что будь готова. Этого не изменить. Если уж суждено ребенку родиться сегодня, сегодня он и появится на свет.

Бабушка бросилась в свою комнату, зашуршала чем-то в сундуке. Слушая этот звук, Фото вдруг почувствовала, как ускоряется дыхание. Теперь она втягивала и выдыхала воздух часто-часто – как лошадь, идущая в гору.

– На дикие горы, на бесплодные деревья, на птиц в долине пусть перейдут оспины да рябины.

Наконец появилась бабушка – в руках у нее была длинная белая рубашка.

– Давай, детка, смени-ка одежду на эту, из поденного полотна. За один день моя мать спряла ту пряжу и соткала полотно, и я хранила эту рубашку долгие годы.

Фото, просияв, скинула платье и надела рубашку.

– Нет такого зла, что не исправило бы поденное полотно. Так говорила моя мама. Все оно отгоняет, все, от болезней до ворожбы.

Фото легла на кровать, отпустила бабушку за повитухой и погладила свой живот. Усмирила волны Стратоса и призвала его к себе. Море ее тела словно бы улыбнулось ей, впервые за девять месяцев шторм унялся, и она жалобно закричала, чтобы хоть так успокоить свою душу.

Ребенок родился, и был это мальчик. Бабушка положила его Фото на грудь, на полотно рубашки, сотканное за один день. И дитя, будто услышав биение сердца матери, затихло.

– Все у него в порядке. Настоящий мужчина – твой сын, – прошептала ей бабушка.

Фото обняла сына, погрузилась в сон, и теперь уже вместе они плавали в волнах. И добралась Фото до Стратоса, и показала ему сына.

– Смотри, я справилась. Все для тебя, Стратос мой. Настоящий мужчина – твой сын.

Тот поднял ребенка над свиньей. «Откуда на корабле взялась свинья?», – подумала было Фото. Но в своем крепком сне она уже ни о чем не могла спросить Стратоса.

Морская виола

Симос как угорелый бежал по деревенским закоулкам. Он поспорил, что не боится темноты. Остальные ждали его на площади – ждали и следили с самого верха за тем, как его тень змейкой скользит по переулкам.

Вдоль домов наверху это легче легкого, каждый сможет. Двери открыты, да к тому же еще немного света просачивается через замочные скважины. Вот Симос уже промчался мимо закрытой кофейни кир-Фомаса[3]. Запрыгнул на ящики, где догнивало несколько забытых помидоров. Какая-то кошка громко мяукала. В спешке Симос наступил на пластиковую бутылку, потерял равновесие и зашатался. Дети еще не успели отсмеяться, как увидели, что тень поднимается и снова пускается бежать.

Симос услышал смех друзей, резко остановился и устремил взгляд к площади. Но он увидел лишь тьму и на мгновение – маленький огонек, что заставляет ночь улыбнуться. Кажется, Йоргос включил фонарик, чтобы подать знак. Симосу тоже предлагали взять фонарик с собой, но он отказался.

– Да не боюсь я темноты, говорю вам. Если уж я и пускаюсь во все это, так хочу обойтись безо всякой помощи.

С самого полудня мальчишки спорили: измеряли разницу в росте, делая зарубки на коре кипариса, который высился на площади. Маркос достал складной нож и выцарапывал отметки – новые над сделанными в прошлые годы. Каждый посмотрел на свою черточку, потом все их сравнили. Маркос превосходил остальных на целую ладонь; за ним шел Йоргос, потом Вретос, Илиас и, наконец, Симос. Все обернулись и воззрились на него с жалостью. Ну не позор ли оказаться ниже всех? Однако Симос не сдался. Нет, он не рассчитывал с таким ростом стать вожаком в играх: так или иначе Маркос был старше всех. Ему уже много месяцев как исполнилось тринадцать, и он был прирожденным главарем, никому не уступал дороги. Он громко разговаривал, дрался, кричал на всех и каждого. В последние годы он окончательно отвоевал свое право лидерства, тут и вопросов не было. Все это знали. Симос принял это так же, как другие. Никто сегодня и слова не сказал, когда зарубка Маркоса на израненном кипарисе оказалась куда выше их собственных. Маркос тогда торжествующе вскинул руки, повернулся и показал им язык.

– Старший всегда останется старшим! – прокричал он. – Падите ниц перед вашим вождем.

Мальчики растерянно переглянулись. Маркос это всерьез, или это еще одна из его дурацких шуток?

– Что вы таращитесь, тупицы, сказано же, падите ниц перед вождем вашим!

Все слегка наклонили головы, Илиас упал на колени. Симос даже не шелохнулся.

– Ты почему не кланяешься, а?

– Ты выше всех, да. А я ниже всех, но никому кланяться не буду, да и тебя не боюсь.

– А чего же тогда ты боишься, ягненочек?

– Ничего не боюсь.

– И даже Аневалус или Леракий не боишься?

– Даже их.

Все обернулись и уставились на